который я по уважительной причине) пропустила. Именно в августе и начался "Поэт в Нью-Йорке". Начался с Гарлема.
читать дальшеЯ увидел громадное негритянское гетто -- Гарлем, самый большой негритянский город на земле, город, где даже похоть простодушна, а потому трогательна и даже набожна. Я исходил его, я глядел во все глаза, он мне снился. Скопище бурых хибар -- кино, радио, шарманка, -- но надо всем витает страх, печать расы.
Продуктовый рынок.
Хибары, о которых он пишет, начали сносить уже после его отъезда. На этом снимке -- снос гарлемских трущоб в 30-е годы:
...Двери наглухо закрыты; агатовая детвора боится богачей с Парк-авеню: вдруг налетит граммофон и растопчет песню.
Или враги приплывут по Ист-ривер и заберутся в святилище, где дремлют боги. ... Они (негры) -- рабы всех достижений белого человека, рабы его машин. И ни на минуту не отпускает страх -- а вдруг позабудешь зажечь газ, разучишься водить автомобиль, пристегивать крахмальный воротничок. А вдруг вилка вопьется в глаз? Ведь эти вещи -- чужие, их дали на время, и надо быть начеку -- не то граммофон окрутит жену и детей...
...Их выкрали из рая и отдали во власть ростовщиков с окоченелыми лицами и высохшими душами. И что печальнее всего -- негры не хотят больше быть неграми: они мажут волосы бриолином, чтобы распрямить завиток, пудрятся, присыпая лицо пеплом, и пьют лимонад, от которого выцветают кофейные губы и разбухает тело. Негодование росло во мне.
...Свидетельством моего негодования стала "Ода королю Гарлема". В ней -- дух черной расы и попытка воодушевить тех, что трепещут от страха и тешатся грезой о белом теле.
(Перевод Н. Малиновской)
ОДА КОРОЛЮ ГАРЛЕМА
Своей поварешкой
он на кухне глаза вырывал крокодилам
и непослушных обезьян лупил по заду.
Своей поварешкой
................
Зияла в полуночной тверди глубокая трещина,
и замерли там саламандры из кости слоновой.
Молодые американки были беременны
одновременно детьми и деньгами,
а кавалеры изнемогали на крестах
ленивой зевоты.
Это они.
Это они у подножья вулканов пьют и пьют
серебристое виски
и глотают, глотают кусочки сердца на ледяных
медвежьих горах.
Этой ночью король Гарлема
беспощадной своей поварешкой
на кухне глаза вырывал крокодилам
и непослушных обезьян лупил по заду.
Своей поварешкой.
Черные,черные, черные, черные.
Ваша ночь опрокинута навзничь, и могучая кровь
не имеет выхода.
Нет румянца. Есть кровь под кожей,
гранатовая от ярости...
Кровь, которая ищет на тысяче древних дорог
запыленные кости, и пепел белесый,
и арки небес, коченеющих ночью,
где бродят безмолвные толпы планет
вдоль пляжей пустынных, со всячиной всякой,
забытой людьми и потерянной здесь.
Эта кровь -- на подходе, и скоро
по крышам, решеткам балконным
явится с яростным стоном,
чтоб жечь полыханьем зловещим
хлорофилл белокурых женщин,
рокотать в изголовьях кроватей,
рядом с белой бессонницей раковин,
и устроить всемирный потоп -- в желтый час,
на рассвете табачного цвета.
.............
Тогда, о негры, тогда, тогда-то
вы сможете яростно целовать колеса
быстрых велосипедов,
совать глазастые микроскопы в потемки
беличьих дупел узких,
и, наконец, ничего не боясь, плясать исступленно
и всласть наплясаться,
а в тростниках, высоко в облаках, наш Моисей
обескровится в терниях...
(Перевод Ю. Мориц)
НЕГРИТЯНСКИЕ БУДНИ И РАЙ
Ненавистны им птичьи тени
в белой наледи щек холеных
и раздоры огня и ветра
в облицованных льдом салонах.
Ненавистны платки прощаний,
лук без цели и звук без эха
и запрятанные колючки
в алой мякоти злачного смеха.
Их манит синева безлюдий,
колокольная поступь бычья,
и прилива кривая пляска,
и лукавой луны обличья.
Тайновидцы следов и соков,
сетью искр они будят болота
и хмелеют от горькой прохлады
своего первобытного пота.
Ибо там, в синеве хрустящей
без червей и следов лошадиных,
где над яйцами страуса стелется вечность
и колышется танец дождинок,
в синеве изначальной,
где ночь не боится рассвета,
где походкой сомнамбул верблюды туманов
бегут от нагого кочевника-ветра,
там, где сладко траве
над тугими телами стелиться,
где рядится в кораллы чернильная скорбь вековая
и под связками раковин меркнут усопшие лица, --
разверзается танец, из мертвого пепла вставая.
(Перевод А. Гелескула)
читать дальшеЯ увидел громадное негритянское гетто -- Гарлем, самый большой негритянский город на земле, город, где даже похоть простодушна, а потому трогательна и даже набожна. Я исходил его, я глядел во все глаза, он мне снился. Скопище бурых хибар -- кино, радио, шарманка, -- но надо всем витает страх, печать расы.
Продуктовый рынок.
Хибары, о которых он пишет, начали сносить уже после его отъезда. На этом снимке -- снос гарлемских трущоб в 30-е годы:
...Двери наглухо закрыты; агатовая детвора боится богачей с Парк-авеню: вдруг налетит граммофон и растопчет песню.
Или враги приплывут по Ист-ривер и заберутся в святилище, где дремлют боги. ... Они (негры) -- рабы всех достижений белого человека, рабы его машин. И ни на минуту не отпускает страх -- а вдруг позабудешь зажечь газ, разучишься водить автомобиль, пристегивать крахмальный воротничок. А вдруг вилка вопьется в глаз? Ведь эти вещи -- чужие, их дали на время, и надо быть начеку -- не то граммофон окрутит жену и детей...
...Их выкрали из рая и отдали во власть ростовщиков с окоченелыми лицами и высохшими душами. И что печальнее всего -- негры не хотят больше быть неграми: они мажут волосы бриолином, чтобы распрямить завиток, пудрятся, присыпая лицо пеплом, и пьют лимонад, от которого выцветают кофейные губы и разбухает тело. Негодование росло во мне.
...Свидетельством моего негодования стала "Ода королю Гарлема". В ней -- дух черной расы и попытка воодушевить тех, что трепещут от страха и тешатся грезой о белом теле.
(Перевод Н. Малиновской)
ОДА КОРОЛЮ ГАРЛЕМА
Своей поварешкой
он на кухне глаза вырывал крокодилам
и непослушных обезьян лупил по заду.
Своей поварешкой
................
Зияла в полуночной тверди глубокая трещина,
и замерли там саламандры из кости слоновой.
Молодые американки были беременны
одновременно детьми и деньгами,
а кавалеры изнемогали на крестах
ленивой зевоты.
Это они.
Это они у подножья вулканов пьют и пьют
серебристое виски
и глотают, глотают кусочки сердца на ледяных
медвежьих горах.
Этой ночью король Гарлема
беспощадной своей поварешкой
на кухне глаза вырывал крокодилам
и непослушных обезьян лупил по заду.
Своей поварешкой.
Черные,черные, черные, черные.
Ваша ночь опрокинута навзничь, и могучая кровь
не имеет выхода.
Нет румянца. Есть кровь под кожей,
гранатовая от ярости...
Кровь, которая ищет на тысяче древних дорог
запыленные кости, и пепел белесый,
и арки небес, коченеющих ночью,
где бродят безмолвные толпы планет
вдоль пляжей пустынных, со всячиной всякой,
забытой людьми и потерянной здесь.
Эта кровь -- на подходе, и скоро
по крышам, решеткам балконным
явится с яростным стоном,
чтоб жечь полыханьем зловещим
хлорофилл белокурых женщин,
рокотать в изголовьях кроватей,
рядом с белой бессонницей раковин,
и устроить всемирный потоп -- в желтый час,
на рассвете табачного цвета.
.............
Тогда, о негры, тогда, тогда-то
вы сможете яростно целовать колеса
быстрых велосипедов,
совать глазастые микроскопы в потемки
беличьих дупел узких,
и, наконец, ничего не боясь, плясать исступленно
и всласть наплясаться,
а в тростниках, высоко в облаках, наш Моисей
обескровится в терниях...
(Перевод Ю. Мориц)
НЕГРИТЯНСКИЕ БУДНИ И РАЙ
Ненавистны им птичьи тени
в белой наледи щек холеных
и раздоры огня и ветра
в облицованных льдом салонах.
Ненавистны платки прощаний,
лук без цели и звук без эха
и запрятанные колючки
в алой мякоти злачного смеха.
Их манит синева безлюдий,
колокольная поступь бычья,
и прилива кривая пляска,
и лукавой луны обличья.
Тайновидцы следов и соков,
сетью искр они будят болота
и хмелеют от горькой прохлады
своего первобытного пота.
Ибо там, в синеве хрустящей
без червей и следов лошадиных,
где над яйцами страуса стелется вечность
и колышется танец дождинок,
в синеве изначальной,
где ночь не боится рассвета,
где походкой сомнамбул верблюды туманов
бегут от нагого кочевника-ветра,
там, где сладко траве
над тугими телами стелиться,
где рядится в кораллы чернильная скорбь вековая
и под связками раковин меркнут усопшие лица, --
разверзается танец, из мертвого пепла вставая.
(Перевод А. Гелескула)
@темы: FGL, Poeta en Nueva York