Так начинаются испанские сказки: "Жил да был..."
Жила-была сто лет назад девочка по имени Леонор. Родилась она в старинном замке Альменар в провинции Сория.
читать дальше![](http://static.diary.ru/userdir/7/8/8/0/788005/47048917.jpg)
Нет, она не была дочкой хозяина замка. Ее отец был всего лишь жандармским сержантом -- sargento de guardia civil. В то время (родилась она в 1894 году) в этом замке располагалась жандармская казарма, и там же жили семьи гражданских гвардейцев.
Через несколько лет семья переехала в город, родители Леонор стали содержать там пансион. Один из жильцов, который тогда работал в Сории преподавателем французского языка, влюбился в Леонор, и они поженились. Это было ровно сто лет назад, в 1909 году. Шел ей тогда шестнадцатый год. И ее не портила даже эта прическа.))
![](http://static.diary.ru/userdir/7/8/8/0/788005/47050978.jpg)
Через два года они с мужем поехали в Париж. Именно там у нее впервые пошла горлом кровь. Они вернулись домой, надеясь, что чистый воздух Сории поможет лечению. Ну, какое там лечение. От туберкулеза тогда не выздоравливали. Она умерла меньше чем через год, 1 августа 1912-го, на девятнадцатом году жизни.
"Умерла молодою, умерла до рассвета.
Кто-то вымолвил: "Жалко", и забыли об этом"...
Так бы, конечно, и было, как в этом стаффовском стихотворении. Кто бы вспомнил о девочке, вся биография которой умещается в несколько строчек?.. Но на ее могилу до сих пор приносят цветы. И думаю, без цветов она не останется и в дальнейшем.
![](http://static.diary.ru/userdir/7/8/8/0/788005/47051215.jpg)
Ты отнял, Господь, у меня ту, кого я любил всех сильней.
Слушай, как сердце мое снова бушует в горе.
Исполнилась воля твоя, Господь, против воли моей,
в мире одни остались сердце мое и море.
Прекрасный перевод Столбова лишь отчасти передает органную мощь оригинала.
Señor, ya me arrancaste lo que yo más quería.
Oye otra vez, Dios mío, mi corazón clamar.
Tu voluntad se hizo, Señor, contra la mía.
Señor, ya estamos solos mi corazón y el mar.
* * *
Туда, к земле верховий
с холмами под дубовой чахлой тенью,
где луком выгибается Дуэро
и к Сории течет по запустенью, --
туда, к высоким землям,
уводят мою душу сновиденья...
Не видишь, Леонор, как цепенеет
наш тополь на излуке?
Взгляни на голубые льды Монкайо
и протяни мне руки.
Моей землей, где пыльные оливы
и голые нагорья,
бреду один я, старый и усталый
от мыслей, одиночества и горя.
ДОРОГИ
Мой город мавританский
за старою стеною,
стою над тишиной твоей вечерней --
и только боль и тень моя со мною.
В серебряных оливах,
по кромке тополиной,
бежит вода речная
баэсской беспечальною долиной.
Лоза под золотистым виноградом
багряна, словно пламя.
Как на куски расколотая сабля,
Гвадалквивир тускнеет за стволами.
Подремывают горы,
закутались их дали
в родимые осенние туманы,
и скалы каменеть уже устали
и тают в этих сумерках ноябрьских,
сиреневых и теплых от печали.
На придорожных вязах
играет ветер вялою листвою
и клубы пыли розовые гонит
дорогой грунтовою.
И яшмовая, дымная, большая
встает луна, все выше и светлее.
Расходятся тропинки
и сходятся, белея,
сбегаются в низинах и на взгорьях
к затерянным оградам.
Тропинки полевые...
О, больше не брести мне с нею рядом!
(Перевод А. Гелескула)
@темы:
in memoriam,
Испания,
литературное
Гэллинн Он уехал из Сории, не смог там оставаться после ее смерти. В 1913-м писал Унамуно, что тысячу своих жизней за ее жизнь отдал бы.
Несмотря на Гиомар, кстати.