Констансия де ла Мора, жена Игнасио Сиснероса, до войны помощника военного министра, во время войны — командующего ВВС Испании, пишет в своих воспоминаниях (изданы у нас в 1943 году):
читать дальшеИногда Игнасио приходил с работы в полном отчаянии.
— Почему они не прекратят это? — говорил он. — Почему они не запрещают фалангу? Почему они не ликвидируют эти уличные нападения, арестовав тех, кто их оплачивает? Почему они не борются с назревающим мятежом и не производят чистки в рядах армии?
Этого требовал народ. Этого требовал здравый смысл. Однако республиканское правительство, провозгласившее принцип "законности" и полного "беспристрастия", ограничилось тем, что перевело нескольких генералов из Мадрида в стратегически важные пункты: в Марокко или в провинцию.
Мадрид напоминал пороховой погреб. По крайней мере два раза в неделю нам сообщали, что мятеж назначен на эту или на следующую ночь. Много ночей провели мы у телефона, ожидая услышать страшную весть о том, что мадридский или какой-нибудь другой гарнизон выступил против республики. И каждое утро, после такой бессонной ночи, Игнасио шел к себе в министерство и требовал от своего начальства, военного министра Касареса Кироги, занявшего пост премьера после избрания Асаньи президентом, немедленных действий.
Но Касарес только смеялся в ответ.
— Вы паникер, Сиснерос, — говорил он. — Всё находится под моим контролем. Я совещаюсь с другими министрами, и мы полагаем, что нами сделано немало для обеспечения безопасности республики.
— Но убийства на улицах!
— Банда головорезов, — отвечал невозмутимый Касарес. — С ними справится полиция.
Однажды Игнасио с группой друзей, которые, как и он, считали, что республика, в целях самосохранения, должна принять срочные меры, отправился к Асанье просить его воздействовать на кабинет.
Игнасио рассчитывал встретить того человека, который в 1935 году произнес пламенную речь и которого Хиль Роблес бросил в тюрьму. Но Асанья был уже не тот. Уединившись в небольшом, но роскошном президентском дворце, некогда принадлежавшем королю, он утратил всякую связь с народом. Далекий, безучастный ко всему, он словно впал в летаргическое состояние, из которого потом так и не вышел.
— Республика достаточно защищена, — холодно сказал он.
— Но генералы, которых перевели на острова, как, например, Франко и Годед, всё еще командуют войсками, — напомнил ему Игнасио. — Теперь они подозревают, что нам известно их участие в заговоре, и это заставляет их действовать энергичнее, — вот и весь результат эти переводов.
— Кабинет министров является хозяином положения во всей стране. — Это было последнее слово Асаньи.
..........................
Однако планы фашистского мятежа были раскрыты вовремя. Новость распространилась по всей стране с молниеносной быстротой. Фалангисты слишком рано выпустили когти. Они захватили валенсийскую радиостанцию, а затем, когда выяснилось, что они поторопились, оставили ее. В помещении военной организации фалангистов были найдены документы, из которых явствовало, что в заговоре, ставившем своей целью свержение республики, принимал участие ряд генералов.
Вся Испания узнала о планах заговорщиков. Мы с Игнасио облегченно вздохнули. Теперь уж правительство обязано принять меры! Теперь весь мир знает о заговоре, направленном против республики.
Но вечером двенадцатого июля Игнасио пришел с работы в полном отчаянии. Я его ни о чем не спрашивала. Всё было понятно без слов. Наконец он взволнованно заговорил:
— Каждому идиоту ясно, что нужно делать. Арестовать Франко. Арестовать Молу. Арестовать всю их подлую банду. Сначала действовать, а объяснять — потом. Пусть их судят хоть через полгода, но арестуйте их сейчас, СЕЙЧАС, пока еще не поздно! — Игнасио начал передразнивать своего начальника, но голос его дрожал от бешенства. — "Успокойтесь: вам всюду мерещатся какие-то призраки. Мы — демократы. Мы должны предоставлять свободу слова и другие свободы всем гражданам Испании".
— Включая фашистов, — добавила я с горечью.
Игнасио кивнул головой.
— И изменников, — продолжал он. — Их болтовня меня не страшит, но они подготовляют военный мятеж, у нас есть доказательства, и все-таки правительство не считает нужным арестовать их.
.............................
Настало семнадцатое июля 1936 года.
Игнасио вернулся домой к завтраку бледный, измученный. Он сказал, что Касарес послал его домой отдохнуть.
Когда мы пили кофе, зазвонил телефон.
— Если я вам нужен, я приду, — услыхала я голос Игнасио, — но я очень устал и хочу спать. Нельзя ли все-таки обойтись без меня?
Пауза. И снова раздался голос Игнасио — внятный, спокойный, но какой-то очень напряженный:
— Хорошо, я приду немедленно. — Опять пауза. — Немедленно.
Он вошел в столовую.
— В Марокко военный мятеж, — сказал он. — Всякая связь с Африкой прервана. Возможно, что восстали и некоторые гарнизоны в Испании.
Сколько раз я им туда — через пропасть времени — кричала: "Арестуйте же их! Арестуйте, пока не поздно!"
А потом вот прочитала, как это всё им кричали уже тогда — в самые уши. "Арестуйте Франко. Арестуйте Молу". — "У нас всё под контролем".
Что тут сказать? Нечего тут сказать.
Семнадцатое июля 1936 года. Три часа дня.
Военный мятеж в Марокко. Игнасио ушел в министерство. Я осталась одна во всем доме. Это был очень жаркий день. Я отдернула штору и выглянула в окно. Уличный торговец катил свою тележку. Больше никого не было видно. Солнце ярко освещало мостовую. В Мадриде царило спокойствие.
читать дальшеИногда Игнасио приходил с работы в полном отчаянии.
— Почему они не прекратят это? — говорил он. — Почему они не запрещают фалангу? Почему они не ликвидируют эти уличные нападения, арестовав тех, кто их оплачивает? Почему они не борются с назревающим мятежом и не производят чистки в рядах армии?
Этого требовал народ. Этого требовал здравый смысл. Однако республиканское правительство, провозгласившее принцип "законности" и полного "беспристрастия", ограничилось тем, что перевело нескольких генералов из Мадрида в стратегически важные пункты: в Марокко или в провинцию.
Мадрид напоминал пороховой погреб. По крайней мере два раза в неделю нам сообщали, что мятеж назначен на эту или на следующую ночь. Много ночей провели мы у телефона, ожидая услышать страшную весть о том, что мадридский или какой-нибудь другой гарнизон выступил против республики. И каждое утро, после такой бессонной ночи, Игнасио шел к себе в министерство и требовал от своего начальства, военного министра Касареса Кироги, занявшего пост премьера после избрания Асаньи президентом, немедленных действий.
Но Касарес только смеялся в ответ.
— Вы паникер, Сиснерос, — говорил он. — Всё находится под моим контролем. Я совещаюсь с другими министрами, и мы полагаем, что нами сделано немало для обеспечения безопасности республики.
— Но убийства на улицах!
— Банда головорезов, — отвечал невозмутимый Касарес. — С ними справится полиция.
Однажды Игнасио с группой друзей, которые, как и он, считали, что республика, в целях самосохранения, должна принять срочные меры, отправился к Асанье просить его воздействовать на кабинет.
Игнасио рассчитывал встретить того человека, который в 1935 году произнес пламенную речь и которого Хиль Роблес бросил в тюрьму. Но Асанья был уже не тот. Уединившись в небольшом, но роскошном президентском дворце, некогда принадлежавшем королю, он утратил всякую связь с народом. Далекий, безучастный ко всему, он словно впал в летаргическое состояние, из которого потом так и не вышел.
— Республика достаточно защищена, — холодно сказал он.
— Но генералы, которых перевели на острова, как, например, Франко и Годед, всё еще командуют войсками, — напомнил ему Игнасио. — Теперь они подозревают, что нам известно их участие в заговоре, и это заставляет их действовать энергичнее, — вот и весь результат эти переводов.
— Кабинет министров является хозяином положения во всей стране. — Это было последнее слово Асаньи.
..........................
Однако планы фашистского мятежа были раскрыты вовремя. Новость распространилась по всей стране с молниеносной быстротой. Фалангисты слишком рано выпустили когти. Они захватили валенсийскую радиостанцию, а затем, когда выяснилось, что они поторопились, оставили ее. В помещении военной организации фалангистов были найдены документы, из которых явствовало, что в заговоре, ставившем своей целью свержение республики, принимал участие ряд генералов.
Вся Испания узнала о планах заговорщиков. Мы с Игнасио облегченно вздохнули. Теперь уж правительство обязано принять меры! Теперь весь мир знает о заговоре, направленном против республики.
Но вечером двенадцатого июля Игнасио пришел с работы в полном отчаянии. Я его ни о чем не спрашивала. Всё было понятно без слов. Наконец он взволнованно заговорил:
— Каждому идиоту ясно, что нужно делать. Арестовать Франко. Арестовать Молу. Арестовать всю их подлую банду. Сначала действовать, а объяснять — потом. Пусть их судят хоть через полгода, но арестуйте их сейчас, СЕЙЧАС, пока еще не поздно! — Игнасио начал передразнивать своего начальника, но голос его дрожал от бешенства. — "Успокойтесь: вам всюду мерещатся какие-то призраки. Мы — демократы. Мы должны предоставлять свободу слова и другие свободы всем гражданам Испании".
— Включая фашистов, — добавила я с горечью.
Игнасио кивнул головой.
— И изменников, — продолжал он. — Их болтовня меня не страшит, но они подготовляют военный мятеж, у нас есть доказательства, и все-таки правительство не считает нужным арестовать их.
.............................
Настало семнадцатое июля 1936 года.
Игнасио вернулся домой к завтраку бледный, измученный. Он сказал, что Касарес послал его домой отдохнуть.
Когда мы пили кофе, зазвонил телефон.
— Если я вам нужен, я приду, — услыхала я голос Игнасио, — но я очень устал и хочу спать. Нельзя ли все-таки обойтись без меня?
Пауза. И снова раздался голос Игнасио — внятный, спокойный, но какой-то очень напряженный:
— Хорошо, я приду немедленно. — Опять пауза. — Немедленно.
Он вошел в столовую.
— В Марокко военный мятеж, — сказал он. — Всякая связь с Африкой прервана. Возможно, что восстали и некоторые гарнизоны в Испании.
Сколько раз я им туда — через пропасть времени — кричала: "Арестуйте же их! Арестуйте, пока не поздно!"
А потом вот прочитала, как это всё им кричали уже тогда — в самые уши. "Арестуйте Франко. Арестуйте Молу". — "У нас всё под контролем".
Что тут сказать? Нечего тут сказать.
Семнадцатое июля 1936 года. Три часа дня.
Военный мятеж в Марокко. Игнасио ушел в министерство. Я осталась одна во всем доме. Это был очень жаркий день. Я отдернула штору и выглянула в окно. Уличный торговец катил свою тележку. Больше никого не было видно. Солнце ярко освещало мостовую. В Мадриде царило спокойствие.
@темы: политическое, Испания, историческое, даты