А ровно восемьдесят лет назад, в этот день...

[Alnika]

...в этот день, 26 сентября 1929 года, в Колумбийском университете начался осенний семестр. Лорка вернулся в Нью-Йорк 21-го. В сентябре он две недели гостил у своего друга Анхеля дель Рио, на ферме в горах Катскилл, около Шендейкена. Анхель дель Рио преподавал в Колумбийском университете испанскую литературу, а в Catskill Mountains он снимал дом, в котором проводил каникулы вместе с женой Амелией и маленьким сыном.

Вот здесь как раз Лорка с этим детенышем: ))



А здесь они все вместе:



"Знайте, что здесь у меня есть семья, -- писал Л. в письме родителям. -- Это Анхель и Амелия, которая стирает мои рубашки, завязывает мне галстуки -- словом, заботится обо мне. И я много работаю".

Работал он действительно много (как и всегда, впрочем). Анхель дель Рио вспоминал: "Почти все две недели на ферме Федерико писал. Кроме стихов, он читал нам комедию о доне Перлимплине, которую переделывал в Нью-Йорке, и отрывки из "Чудесной башмачницы", "Когда пройдет пять лет" и "Публики". Две последние пьесы, сюрреалистического склада, по темам и языку обнаруживали сходство с книгой "Поэт в Нью-Йорке".

Лорка проводил много времени с детьми фермера, -- продолжает дель Рио, -- малышом Стэнтоном, имя которого носит одно из стихотворений, и его сестрой, которой посвящено стихотворение "Девочка, утонувшая в колодце". Как он умел общаться с детьми, чего только не выдумывал -- это было чудом! Дети восхищались Федерико, особенно когда он пел или наигрывал мелодии на старом расстроенном фортепьяно или когда рассказывал им сказки на невероятной смеси испанского и английского языков, разыгрывая в лицах целый спектакль".

ДЕВОЧКА, УТОНУВШАЯ В КОЛОДЦЕ

(Гранада и Ньюбург)

Статуи глаз боятся с их чернотой могильной,
но замогильней воды, которым не выйти к морю.
Не выйти к морю.

Бежали по стенам люди,
ломая тростник рыболовов.
Скорее! Сюда! Спешите! И булькали
в тине звезды.
...не выйти к морю.

Падая в мою память - капля, звезда, омега, -
все плывешь ты, слезинка, краем конского глаза.
...не выйти к морю.

И никто тебе в сумраке не подарит ни далей
без границ заостренных, ни алмазного завтра.
...не выйти к морю.

В пору, когда тоскуют о тишине подушек,
сердце твое немое бьется в оправе перстня.
...не выйти к морю.

Вечна ты и нетленна в каждой умершей капле,
шедшей на бой с корнями за роковым сиротством.
...не выйти к морю.

Уже бегут по откосу! Всплыви,
привстань над водою!
И каждый блик на запястье
стальным звеном обовьется!
...не выйти к морю.

Но тянешь ты в глубь колодца
повитые мхом ручонки,
негаданная русалка в неведенье непорочном.
...не выйти к морю.

Не выйти, не выйти к морю.
Вода замерла на месте
и слышит, как тяжко дышат
ее бесструнные скрипки,
вода на лестнице пыток,
вода подземелий мертвых,

которой не выйти к морю.

Кроме "Малыша Стэнтона" и "Девочки, утонувшей в колодце", именно там, на ферме в горах Катскилл, Лорка пишет (или дописывает) "Пейзаж с двумя могилами и ассирийской собакой", "Руину" и "Ноктюрн пустоты".

НОКТЮРН ПУСТОТЫ

Чтобы знал я, что все невозвратно,
чтоб сорвал с пустоты одеянье,
дай, любовь моя, дай мне перчатку,
где лунные пятна,
ту, что ты потеряла в бурьяне!

Только ветер исторгнет улитку,
у слона погребенную в легких,
только ветер червей заморозит
в сердцевине рассветов и яблок.
Проплывают бесстрастные лица
под коротеньким ропотом дерна,
и смутней мандолины и сердца
надрывается грудь лягушонка.

Над безжизненной площадью в лавке
голова замычала коровья,
и в тоске по змеиным извивам
раскололись кристальные грани.

Чтобы знал я, что все пролетело,
сохрани мне твой мир пустотелый!
Небо слез и классической грусти.
Чтобы знал я, что все пролетело!

Там, любовь моя, в сумерках тела,
сколько там поездов под откосом,
сколько мумий с живыми руками,
сколько неба, любовь, сколько неба!

Камнем в омут и криком заглохшим
покидает любовь свою рану.
Стоит нам этой раны коснуться,
на других она брызнет цветами!

Чтобы знал я, что все миновало,
чтобы всюду зияли провалы,
протяни твои руки из лавра!
Чтобы знал, я, что все миновало.

Сквозь тебя, сквозь меня
катит волны свои пустота,
на заре проступая прожилками крови,
мертвой гипсовой маской, в которой застыла
мгновенная мука пронзенной луны.

Посмотри, как хоронится все в пустоту.
И покинутый пес, и огрызки от яблок.
Посмотри, как тосклив ископаемый мир,
не нашедший следа своих первых рыданий.

На кровати я слушал, как шепчутся нити,
и пришла ты, любовь, осенить мою кровлю.
Муравьенок исчезнет -- и в мире пустеет,
но уходишь ты, плача моими глазами.

Не в глазах моих, нет, --
ты сейчас на помосте
и в четыре реки оплетаешь запястья
в балагане химер, где цепная луна
на глазах детворы пожирает матроса.

Чтобы знал я, что нет возврата,
недотрога моя и утрата,
не дари мне на память пустыни --
все и так пустотою разъято!
Горе мне, и тебе, и ветрам!
Ибо нет и не будет возврата.

(Перевод А. Гелескула)