воскресенье, 17 января 2010
Мачадо, из цикла "Поля Сории".
V
Снег. Дверь трактира приоткрыта в поле.
За нею видно пламя очага
и котелок, где закипает олья.
А над полями все метет пурга.
Январский ветер, злобный и унылый,
пытается скрутить в бараний рог
снег, падающий, словно на могилу,
на белизну равнины и дорог.
читать дальше
V
Снег. Дверь трактира приоткрыта в поле.
За нею видно пламя очага
и котелок, где закипает олья.
А над полями все метет пурга.
Январский ветер, злобный и унылый,
пытается скрутить в бараний рог
снег, падающий, словно на могилу,
на белизну равнины и дорог.
читать дальше
суббота, 16 января 2010
Лопе Феликс де Вега Карпио (1562 — 1635)
* * *
Уж как я тебя люблю,
Люблю, как сластена пряник,
Как воробей коноплю,
Как землю предков изгнанник,
Как старый скупец казну,
Как воду поля в апреле,
Как муж младую жену
Четыре первых недели.
читать дальше
Хоакин Мария Бартрина-и-де-Айхемус (1850 — 1880)
* * *
Узнать, откуда родом иностранец,
Несложно. Намотай себе на ус:
Кто превозносит Англию — британец,
Кто осуждает Пруссию — француз,
А кто бранит Испанию — испанец.
Тут их еще много (все -- в переводе В. Васильева.)
* * *
Уж как я тебя люблю,
Люблю, как сластена пряник,
Как воробей коноплю,
Как землю предков изгнанник,
Как старый скупец казну,
Как воду поля в апреле,
Как муж младую жену
Четыре первых недели.
читать дальше
Хоакин Мария Бартрина-и-де-Айхемус (1850 — 1880)
* * *
Узнать, откуда родом иностранец,
Несложно. Намотай себе на ус:
Кто превозносит Англию — британец,
Кто осуждает Пруссию — француз,
А кто бранит Испанию — испанец.
Тут их еще много (все -- в переводе В. Васильева.)
пятница, 15 января 2010
119 -- в этом сочетании что-то есть.
Ну и вот хотя бы навскидку:
* * *
Когда городская выходит на стогны луна,
И медленно ей озаряется город дремучий,
И ночь нарастает, унынья и меди полна,
И грубому времени воск уступает певучий;
И плачет кукушка на каменной башне своей,
И бледная жница, сходящая в мир бездыханный,
Тихонько шевелит огромные спицы теней
И желтой соломой бросает на пол деревянный...
четверг, 14 января 2010
Когда я на каком-нибудь французском литературном собрании слышу все имена, кроме Пруста, и на свое невинное удивление: -- Et Proust? -- Mais Proust est mort, nous parlons des vivants (А Пруст? -- Но Пруст ведь умер, а мы говорим о живых) -- я каждый раз точно с неба падаю: по какому же признаку устанавливают живость и умершесть писателя? Неужели Х. жив, современен и действенен потому, что он может прийти на это собрание, а Марсель Пруст потому, что никогда никуда уже ногами не придет, -- мертв? (Цветаева, из статьи "Эпос и лирика современной России", 1932)
Редко чего хочу.)) Но вот это вот хочу очень. Надо найти.
среда, 13 января 2010
Просто люблю песенку.))
вторник, 12 января 2010
* * *
Надо мной стоит человек-гора.
Он: пора.
А я ему как ребёнку:
ну, подожди минутку,
что вы все в одну дудку,
всех под одну гребёнку,
как иван, кивающий на петра.
Вот он наваливается на крышу
Вот он идёт по невидимому лучу
Что я услышу
Что я услышу
Что я услышу, когда закричу
читать дальше
"Ощущаемая на почти органическом уровне оригинальность поэтики Айзенберга решительно ускользает от возможности ее сколь-нибудь достоверного описания. Единицей текста выступает не слово, не строка, не период, но интонация. Интонация игнорирует посредника, она входит в состав крови столь же решительно, сколь и незаметно". (Лев Рубинштейн.)
Но это ведь не только к Айзенбергу относится. Разве не всегда, не у всех всё дело -- в интонации? Которая входит в состав твоей крови так, что ты и не замечаешь.
А когда заметишь -- поздно уже.))
Надо мной стоит человек-гора.
Он: пора.
А я ему как ребёнку:
ну, подожди минутку,
что вы все в одну дудку,
всех под одну гребёнку,
как иван, кивающий на петра.
Вот он наваливается на крышу
Вот он идёт по невидимому лучу
Что я услышу
Что я услышу
Что я услышу, когда закричу
читать дальше
"Ощущаемая на почти органическом уровне оригинальность поэтики Айзенберга решительно ускользает от возможности ее сколь-нибудь достоверного описания. Единицей текста выступает не слово, не строка, не период, но интонация. Интонация игнорирует посредника, она входит в состав крови столь же решительно, сколь и незаметно". (Лев Рубинштейн.)
Но это ведь не только к Айзенбергу относится. Разве не всегда, не у всех всё дело -- в интонации? Которая входит в состав твоей крови так, что ты и не замечаешь.
А когда заметишь -- поздно уже.))
11.01.2010 в 23:47
Пишет Nosema:Одна девица в прошлой жизни повесилась; и все ей кажется, что с тех пор она так и висит, ни земли не касаясь, ни в небо не улетая, и с тех же пор что-то перехватывает ей горло.
Другая девица утонула; и все ей кажется, что она лежит, а все вокруг так и плывет, так и течет, так и меняется, и шустрые рыбки ныряют то между пальцами, то в нос.
Третья девица умерла во сне; и все ей кажется, что все вокруг - плохой сон, что она вот-вот всхрапнет и проснется.
URL записиДругая девица утонула; и все ей кажется, что она лежит, а все вокруг так и плывет, так и течет, так и меняется, и шустрые рыбки ныряют то между пальцами, то в нос.
Третья девица умерла во сне; и все ей кажется, что все вокруг - плохой сон, что она вот-вот всхрапнет и проснется.
Вот практически всю жизнь напролет чувствую себя третьей девицей.))
А вообще пора уже заводить тэг "Nosema". Но как-то... неловко.)
upd Какие чУдные четыре нуля получились во времени! Наверное, это что-нибудь да значит. Не может же это быть просто так.
понедельник, 11 января 2010
Вислава Шимборска.
КОРОТКИЙ РАЗГОВОР
La Pologne? La Pologne? — там страшно холодно, правда? —
спросила меня, с облегченьем вздохнув. Ведь столько стран
развелось на свете, что надежнейшая тема беседы — климат.
— О пани! — хотела я ей ответить. — В нашей стране поэты
пишут в рукавицах. Не скажу, что их вообще не снимают.
Можно и снять, если луна пригреет. В строфах, полных
гиканий и свистов, ибо так лишь слышно сквозь вой
метели, воспеваем мы пастухов тюленей. Классики роют сосулькой
сугробы и разводят топленым снегом чернила. Остальные —
декаденты — плачут над судьбой, роняя из глаз ледяные слезы.
Кто захочет топиться, ищет топор, чтоб вырубить прорубь.
— О пани, милая пани! — так хотела бы я ей ответить.
Но забыла, как будет тюлень по-французски. Не ручаюсь за
сосульку и прорубь.
— La Pologne? La Pologne? — там страшно холодно, правда?
— Pas du tout! — отвечаю ей прохладно.
(Перевод Б. Горобца)
КОРОТКИЙ РАЗГОВОР
La Pologne? La Pologne? — там страшно холодно, правда? —
спросила меня, с облегченьем вздохнув. Ведь столько стран
развелось на свете, что надежнейшая тема беседы — климат.
— О пани! — хотела я ей ответить. — В нашей стране поэты
пишут в рукавицах. Не скажу, что их вообще не снимают.
Можно и снять, если луна пригреет. В строфах, полных
гиканий и свистов, ибо так лишь слышно сквозь вой
метели, воспеваем мы пастухов тюленей. Классики роют сосулькой
сугробы и разводят топленым снегом чернила. Остальные —
декаденты — плачут над судьбой, роняя из глаз ледяные слезы.
Кто захочет топиться, ищет топор, чтоб вырубить прорубь.
— О пани, милая пани! — так хотела бы я ей ответить.
Но забыла, как будет тюлень по-французски. Не ручаюсь за
сосульку и прорубь.
— La Pologne? La Pologne? — там страшно холодно, правда?
— Pas du tout! — отвечаю ей прохладно.
(Перевод Б. Горобца)
воскресенье, 10 января 2010
По необразованности своей всю дорогу считала, что математику запретил в конце IV века Феодосий I. (Его эдиктом под страхом смертной казни было запрещено заниматься математикой и преподавать ее -- причем смерть грозила и преподавателям, и ученикам.) А вот сейчас прочитала, что, оказывается, ars mathematica, искусство математики, было "проклято и запрещено" еще аж за сто лет до этого, в 294 году. Но, значит, в течение более ста лет после этого запрета (а он содержится в Кодексе Юстиниана) математика все-таки изучалась и преподавалась, и прежде всего в научном центре мира, в Александрии. Все же с александрийской наукой покончил именно указ Феодосия. Убийство Гипатии в 415-м было во многом спровоцировано и оправдано именно этим указом.
Убийство Гипатии остановило развитие не только греческой философии, но и науки (ведь Гипатия преподавала классический платонизм, придававший особое значение математике). Б. Л. ван дер Варден отмечает, что “после Гипатии наступил конец александрийской математики”. (Из работы К.Фили о Гипатии Александрийской.)
Убийство Гипатии остановило развитие не только греческой философии, но и науки (ведь Гипатия преподавала классический платонизм, придававший особое значение математике). Б. Л. ван дер Варден отмечает, что “после Гипатии наступил конец александрийской математики”. (Из работы К.Фили о Гипатии Александрийской.)
Григорий Кружков в своем блоге выложил фотографию могилы Эдварда Лира в Сан-Ремо.
И как правильно, что этот самый слуга Джорджио похоронен рядом с ним. Думаю, что слугу, который путешествовал с Лиром тридцать лет, уже можно считать скорее не слугой, а другом.
У Г.М. Кружкова есть интересная статья "Одиссея Эдварда Лира". Абсурд Эдварда Лира зачастую противопоставляют викторианству, его якобы рутинному и ханжескому духу. При этом упускается из виду, насколько Лир — в самой своей закваске, в привычках и вкусах — был плотью от плоти эпохи. Лучшие стихи Лира — органическая часть большой романтической традиции английской литературы. Тот неповторимый причудливый колорит, который создан в «Джамблях» и других великих балладах Эдварда Лира, никак не отменяет того, что эти стихи, по сути своей, совсем не пародийны. В них слышен пафос предприимчивости, стойкого мужества, учтивости и юмора — что составляет почти полный набор викторианских добродетелей. Неизбывная романтическая грусть и — вопреки всему — вера в победу духа над косными обстоятельствами жизни.
И как правильно, что этот самый слуга Джорджио похоронен рядом с ним. Думаю, что слугу, который путешествовал с Лиром тридцать лет, уже можно считать скорее не слугой, а другом.
У Г.М. Кружкова есть интересная статья "Одиссея Эдварда Лира". Абсурд Эдварда Лира зачастую противопоставляют викторианству, его якобы рутинному и ханжескому духу. При этом упускается из виду, насколько Лир — в самой своей закваске, в привычках и вкусах — был плотью от плоти эпохи. Лучшие стихи Лира — органическая часть большой романтической традиции английской литературы. Тот неповторимый причудливый колорит, который создан в «Джамблях» и других великих балладах Эдварда Лира, никак не отменяет того, что эти стихи, по сути своей, совсем не пародийны. В них слышен пафос предприимчивости, стойкого мужества, учтивости и юмора — что составляет почти полный набор викторианских добродетелей. Неизбывная романтическая грусть и — вопреки всему — вера в победу духа над косными обстоятельствами жизни.
суббота, 09 января 2010
умерла Исабель Гарсиа Лорка. Ей шел 92-й год.
В последние годы она работала над мемуарами. Успела их закончить, но не успела увидеть изданными.
...Вспоминаю, как она вспоминает,) как в Уэрта де Сан Висенте, в их усадьбе, подолгу сидела на террасе и -- сестра своего брата) -- слушала воду: рядом проходил один из оросительных каналов.
Напевает вечер синий
колыбельную апельсинам.
И сестренка моя поет:
-- Стала земля апельсином.
Хнычет луна: -- И мне
хочется стать апельсином.
-- Как бы ты ни алела,
как бы ни сокрушалась,
не быть тебе даже лимоном.
Вот жалость!
(Перевод М. Самаева)
А Isabelita, mi hermana
La tarde canta
una berceuse a las naranjas.
Mi hermanita canta:
La tierra es una naranja.
La luna llorando dice:
Yo quiero ser una naranja.
No puede ser, hija mía,
aunque te pongas rosada.
Ni siquiera limoncito.
¡Qué lástima!
В последние годы она работала над мемуарами. Успела их закончить, но не успела увидеть изданными.
...Вспоминаю, как она вспоминает,) как в Уэрта де Сан Висенте, в их усадьбе, подолгу сидела на террасе и -- сестра своего брата) -- слушала воду: рядом проходил один из оросительных каналов.
Напевает вечер синий
колыбельную апельсинам.
И сестренка моя поет:
-- Стала земля апельсином.
Хнычет луна: -- И мне
хочется стать апельсином.
-- Как бы ты ни алела,
как бы ни сокрушалась,
не быть тебе даже лимоном.
Вот жалость!
(Перевод М. Самаева)
А Isabelita, mi hermana
La tarde canta
una berceuse a las naranjas.
Mi hermanita canta:
La tierra es una naranja.
La luna llorando dice:
Yo quiero ser una naranja.
No puede ser, hija mía,
aunque te pongas rosada.
Ni siquiera limoncito.
¡Qué lástima!
Подарили диск Стравинского. Услушалась.)
Эта запись 1965 года (т.е. ему 82-83 года). В Лондоне дирижирует исполнением своей "Жар-птицы", написанной в 1910-м (колыбельная оттуда):
Эта запись 1965 года (т.е. ему 82-83 года). В Лондоне дирижирует исполнением своей "Жар-птицы", написанной в 1910-м (колыбельная оттуда):
пятница, 08 января 2010
Ну, коли в прошлом году в эти дни об Аполлоне писала, то сейчас будет логично) написать о его сестре.
читать дальше
читать дальше
понедельник, 04 января 2010
ЛУНА И ПАНОРАМА НАСЕКОМЫХ
(Стихи о любви)
<.......>Плыть, плыть, плыть
к новым полчищам рваных мысов
и россыпям караулов.
Но все та же ночь, равновесье снежных галактик.
читать дальше
Нью-Йорк, 4 января 1930 года
(Georgia O'Keeffe, New York with Moon, 1925.)
LUNA Y PANORAMA DE LOS INSECTOS
Poema de amor
La luna en el mar riela,
en la lona gime el viento
y alza en blando movimiento
olas de plata y azul.
(Espronceda)
Mi corazón tendría la forma de un zapato
si cada aldea tuviera una sirena.
Pero la noche es interminable cuando se apoya en los enfermos
y barcos que buscan ser mirados para poder hundirse tranquilos.
Si el aire sopla blandamente
mi corazón tiene la forma de una niña.
Si el aire se niega a salir de los cañaverales
mi corazón tiene la forma de una milenaria boñiga de toro.
Bogar, bogar, bogar, bogar,
hacia el batallón de puntas desiguales,
hacia un paisaje de acechos pulverizados.
Noche igual de la nieve, de los sistemas suspendidos.
Y la luna.
¡La luna!
Pero no la luna.
La raposa de las tabernas,
el gallo japonés que se comió los ojos,
las hierbas masticadas.
No nos salvan las solitarias en los vidrios,
ni los herbolarios donde el metafísico
encuentra las otras vertientes del cielo.
Son mentira las formas. Sólo existe
el círculo de bocas del oxígeno.
Y la luna.
Pero no la luna.
Los insectos,
los muertos diminutos por las riberas,
dolor en longitud,
yodo en un punto,
las muchedumbres en el alfiler,
el desnudo que amasa la sangre de todos,
y mi amor que no es un caballo ni una quemadura,
criatura de pecho devorado.
¡Mi amor!
Ya cantan, gritan, gimen: Rostro. ¡Tu rostro! Rostro.
Las manzanas son unas,
las dalias son idénticas,
la luz tiene un sabor de metal acabado
y el campo de todo un lustro cabrá en la mejilla de la moneda.
Pero tu rostro cubre los cielos del banquete.
¡Ya cantan!, ¡gritan!, ¡gimen!,
¡cubren! ;trepan! ¡espantan!
Es necesario caminar, ¡de prisa!, por las ondas, por las ramas,
por las calles deshabitadas de la edad media que bajan al río,
por las tiendas de las pieles donde suena un cuerno de vaca herida,
por las escalas, ¡sin miedo! por las escalas.
Hay un hombre descolorido que se está bañando en el mar;
es tan tierno que los reflectores le comieron jugando el corazón.
Y en el Perú viven mil mujeres, ¡oh insectos!, que noche y día
hacen nocturnos y desfiles entrecruzando sus propias venas.
Un diminuto guante corrosivo me detiene. ¡Basta!
En mi pañuelo he sentido el tris
de la primera vena que se rompe.
Cuida tus pies, amor mío, ¡tus manos!,
ya que yo tengo que entregar mi rostro,
mi rostro, ¡mi rostro!, ¡ay, mi comido rostro!
Este fuego casto para mi deseo,
esta confusión por anhelo de equilibrio,
este inocente dolor de pólvora en mis ojos,
aliviará la angustia de otro corazón
devorado por las nebulosas.
No nos salva la gente de las zapaterías,
ni los paisajes que se hacen música al encontrar las llaves oxidadas.
Son mentira los aires. Sólo existe
una cunita en el desván
que recuerda todas las cosas.
Y la luna.
Pero no la luna.
Los insectos,
los insectos solos.
crepitantes, mordientes, estremecidos, agrupados,
y la luna
con un guante de humo sentada en la puerta de sus derribos.
¡¡La luna!!
New York. 4 de enero de 1930.
(Стихи о любви)
<.......>Плыть, плыть, плыть
к новым полчищам рваных мысов
и россыпям караулов.
Но все та же ночь, равновесье снежных галактик.
читать дальше
Нью-Йорк, 4 января 1930 года
(Georgia O'Keeffe, New York with Moon, 1925.)
LUNA Y PANORAMA DE LOS INSECTOS
Poema de amor
La luna en el mar riela,
en la lona gime el viento
y alza en blando movimiento
olas de plata y azul.
(Espronceda)
Mi corazón tendría la forma de un zapato
si cada aldea tuviera una sirena.
Pero la noche es interminable cuando se apoya en los enfermos
y barcos que buscan ser mirados para poder hundirse tranquilos.
Si el aire sopla blandamente
mi corazón tiene la forma de una niña.
Si el aire se niega a salir de los cañaverales
mi corazón tiene la forma de una milenaria boñiga de toro.
Bogar, bogar, bogar, bogar,
hacia el batallón de puntas desiguales,
hacia un paisaje de acechos pulverizados.
Noche igual de la nieve, de los sistemas suspendidos.
Y la luna.
¡La luna!
Pero no la luna.
La raposa de las tabernas,
el gallo japonés que se comió los ojos,
las hierbas masticadas.
No nos salvan las solitarias en los vidrios,
ni los herbolarios donde el metafísico
encuentra las otras vertientes del cielo.
Son mentira las formas. Sólo existe
el círculo de bocas del oxígeno.
Y la luna.
Pero no la luna.
Los insectos,
los muertos diminutos por las riberas,
dolor en longitud,
yodo en un punto,
las muchedumbres en el alfiler,
el desnudo que amasa la sangre de todos,
y mi amor que no es un caballo ni una quemadura,
criatura de pecho devorado.
¡Mi amor!
Ya cantan, gritan, gimen: Rostro. ¡Tu rostro! Rostro.
Las manzanas son unas,
las dalias son idénticas,
la luz tiene un sabor de metal acabado
y el campo de todo un lustro cabrá en la mejilla de la moneda.
Pero tu rostro cubre los cielos del banquete.
¡Ya cantan!, ¡gritan!, ¡gimen!,
¡cubren! ;trepan! ¡espantan!
Es necesario caminar, ¡de prisa!, por las ondas, por las ramas,
por las calles deshabitadas de la edad media que bajan al río,
por las tiendas de las pieles donde suena un cuerno de vaca herida,
por las escalas, ¡sin miedo! por las escalas.
Hay un hombre descolorido que se está bañando en el mar;
es tan tierno que los reflectores le comieron jugando el corazón.
Y en el Perú viven mil mujeres, ¡oh insectos!, que noche y día
hacen nocturnos y desfiles entrecruzando sus propias venas.
Un diminuto guante corrosivo me detiene. ¡Basta!
En mi pañuelo he sentido el tris
de la primera vena que se rompe.
Cuida tus pies, amor mío, ¡tus manos!,
ya que yo tengo que entregar mi rostro,
mi rostro, ¡mi rostro!, ¡ay, mi comido rostro!
Este fuego casto para mi deseo,
esta confusión por anhelo de equilibrio,
este inocente dolor de pólvora en mis ojos,
aliviará la angustia de otro corazón
devorado por las nebulosas.
No nos salva la gente de las zapaterías,
ni los paisajes que se hacen música al encontrar las llaves oxidadas.
Son mentira los aires. Sólo existe
una cunita en el desván
que recuerda todas las cosas.
Y la luna.
Pero no la luna.
Los insectos,
los insectos solos.
crepitantes, mordientes, estremecidos, agrupados,
y la luna
con un guante de humo sentada en la puerta de sus derribos.
¡¡La luna!!
New York. 4 de enero de 1930.
среда, 30 декабря 2009
Муж уехал на Урал, к своим родителям, а я уезжаю к своим. Подумала, что ведь это впервые мы с ним будем встречать Новый год не вместе. Раньше если ездили на праздники, то вдвоем. А сейчас вот так получилось. Очень странное, непривычное ощущение. Ну да ладно, можно же иногда и отдельно друг от друга посуществовать немного.))
читать дальше
читать дальше
понедельник, 28 декабря 2009
С Камбуровой, за роялем.
С
В этом самом 84-м, в котором сделана запись, я побывала на концерте Окуджавы. Кто-то попросил его рассказать о Шварце. "Я его так люблю, что не могу о нем говорить", -- ответил Окуджава. Я тогда эту фразу так хорошо запомнила, очень она мне понравилась.)
С
В этом самом 84-м, в котором сделана запись, я побывала на концерте Окуджавы. Кто-то попросил его рассказать о Шварце. "Я его так люблю, что не могу о нем говорить", -- ответил Окуджава. Я тогда эту фразу так хорошо запомнила, очень она мне понравилась.)
12:17
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра