...Заронивши во чрево Америки дикой горделивое семя испанских бойцов, сочеталась Кастилия мощью великой с мощью наших охотников и мудрецов.
Было б лучше стократ, если б парус твой белый никогда не возник над пучиной зыбей, и не видели б звезды твоей каравеллы, за собою приведшей косяк кораблей.
Как пугались тебя наши древние горы, прежде знавшие только индейцев одних, тех, что, стрелами полня лесные просторы, поражали бизонов и кондоров злых.
Хотя варварский вождь их тебе был в новинку, он намного отважней твоих молодцов, что глумились, как звери, над мумией Инки, под колеса бесстыдно толкали жрецов.
Ты пришел к нам с крестом на трепещущем стяге, ты закон насаждал - он, увы, посрамлен, и коверкает нынче писец на бумаге тот язык, что прославил навек Кальдерон.
Твой Христос на панели - он слабый и грустный! У Вараввы ж веселье и буйствует пир, стонут люди в Паленке и плачутся в Куско от чудовищ, надевших военный мундир.
Упованья разметаны, кровью залиты! Мятежей и бесчинств закипающий вал, мук жестоких юдоль - мир, тобою открытый, так молись о спасенье его, адмирал!
Перевод Гончаренко точным не назовешь, но оптимистический настрой оригинала он вполне передает.
Эй, испанцы! Пробил час! Солнце светит и для нас!
Настежь окна, души, двери: тень былого – не потеря, праха прошлого не жаль.
Только будущее суще, сущи только смех грядущий и грядущая печаль.
Здравствуй, завтрашнее утро!..
"Здравствуйте-здравствуйте, дон Мигель, -- ответило завтрашнее утро. -- А кому бишь вы стишок-то этот посвятили? А, ну да, ну да. Ну и ему не хворать".
Нет, она не была дочкой хозяина замка. Ее отец был всего лишь жандармским сержантом -- sargento de guardia civil. В то время (родилась она в 1894 году) в этом замке располагалась жандармская казарма, и там же жили семьи гражданских гвардейцев.
Через несколько лет семья переехала в город, родители Леонор стали содержать там пансион. Один из жильцов, который тогда работал в Сории преподавателем французского языка, влюбился в Леонор, и они поженились. Это было ровно сто лет назад, в 1909 году. Шел ей тогда шестнадцатый год. И ее не портила даже эта прическа.))
Через два года они с мужем поехали в Париж. Именно там у нее впервые пошла горлом кровь. Они вернулись домой, надеясь, что чистый воздух Сории поможет лечению. Ну, какое там лечение. От туберкулеза тогда не выздоравливали. Она умерла меньше чем через год, 1 августа 1912-го, на девятнадцатом году жизни. "Умерла молодою, умерла до рассвета. Кто-то вымолвил: "Жалко", и забыли об этом"...
Так бы, конечно, и было, как в этом стаффовском стихотворении. Кто бы вспомнил о девочке, вся биография которой умещается в несколько строчек?.. Но на ее могилу до сих пор приносят цветы. И думаю, без цветов она не останется и в дальнейшем.
Ты отнял, Господь, у меня ту, кого я любил всех сильней. Слушай, как сердце мое снова бушует в горе. Исполнилась воля твоя, Господь, против воли моей, в мире одни остались сердце мое и море.
Прекрасный перевод Столбова лишь отчасти передает органную мощь оригинала.
Señor, ya me arrancaste lo que yo más quería. Oye otra vez, Dios mío, mi corazón clamar. Tu voluntad se hizo, Señor, contra la mía. Señor, ya estamos solos mi corazón y el mar.
* * * Туда, к земле верховий с холмами под дубовой чахлой тенью, где луком выгибается Дуэро и к Сории течет по запустенью, -- туда, к высоким землям, уводят мою душу сновиденья...
Не видишь, Леонор, как цепенеет наш тополь на излуке? Взгляни на голубые льды Монкайо и протяни мне руки.
Моей землей, где пыльные оливы и голые нагорья, бреду один я, старый и усталый от мыслей, одиночества и горя.
ДОРОГИ
Мой город мавританский за старою стеною, стою над тишиной твоей вечерней -- и только боль и тень моя со мною.
В серебряных оливах, по кромке тополиной, бежит вода речная баэсской беспечальною долиной.
Лоза под золотистым виноградом багряна, словно пламя. Как на куски расколотая сабля, Гвадалквивир тускнеет за стволами.
Подремывают горы, закутались их дали в родимые осенние туманы, и скалы каменеть уже устали и тают в этих сумерках ноябрьских, сиреневых и теплых от печали.
На придорожных вязах играет ветер вялою листвою и клубы пыли розовые гонит дорогой грунтовою. И яшмовая, дымная, большая встает луна, все выше и светлее.
Расходятся тропинки и сходятся, белея, сбегаются в низинах и на взгорьях к затерянным оградам. Тропинки полевые... О, больше не брести мне с нею рядом!
Читаю детектив Барбары Вайн "Черный мотылек". Там умирает известный писатель, и вдова его после похорон вспоминает, как она впервые с ним встретилась. Она в молодости состояла в Ассоциации читателей при одной из библиотек в пригороде Лондона, где она тогда жила. Они периодически приглашали какого-нибудь писателя выступить у них в библиотеке. Вот таким образом она и познакомилась со своим будущим мужем. Но только изначально-то был приглашен не он, а другой человек, Колин Райтсон.
читать дальше"За два дня до того, как Колин Райтсон должен был приехать и выступить с лекцией, его жена позвонила Бетти Вик и сообщила, что он сломал лодыжку. Стоял исключительно холодный январь. Колин поскользнулся на обледенелой дорожке в саду, когда шел подсыпать орехов в кормушку для птиц. Миссис Райтсон принялась подробно объяснять, что обычно ее муж этого не делает, птиц кормит она, но именно в этот раз, бог знает почему, он взял пакетик с орехами, вышел в сад, поскользнулся и сломал кость в двух местах.
Годы спустя, оглядываясь на прожитую жизнь, Урсула часто размышляла над загадкой обледеневшей тропинки в саду и желанием покормить птиц, внезапно возникшем у человека, который обычно птиц не кормил. Что, если бы он поразмыслил и решил дождаться возвращения жены, занялся бы чем-нибудь другим и забыл про кормушку? Предположим, как раз в тот момент, когда он выходил, зазвонил бы телефон. Или Колин шагал бы осторожнее, обходя снег и лед, ступал бы по траве. Вся ее жизнь сложилась бы иначе. Вся жизнь Урсулы определялась тем, что незнакомый ей человек вышел в сад и поскользнулся на льду. Если бы он не поскользнулся, она бы вышла замуж совсем за другого человека, жила бы в другом месте, родила бы других детей. Может, даже была бы счастлива. Страшно подумать".
Я часто думаю о таких вещах. О пустяковых случайностях, определяющих жизни людей. И о развилках судьбы, о том, что могло бы произойти -- но не произошло, или наоборот. Об этом (точнее -- и об этом тоже) стихотворение Лорки.
EL JARDÍN Jamás naciò, ¡jamás! Pero pudo brotar.
Cada segundo se profundiza y renueva.
Cada segundo abre nuevas sendas distintas.
¡Por aquí! ¡Por allí! Va mi cuerpo multiplicado.
Atravesando pueblos o dormido en el mar.
¡Todo está abierto! Existen llaves para las claves. Pero el sol y la luna nos pierden y despistan, y bajo nuestros pies se enmarañan los caminos.
Aquí contemplo todo lo que pude haber sido. Dios o mendigo, agua o vieja margarita.
Mis múltiples senderos teñidos levemente hacen una gran rosa alrededor de mi cuerpo.
Como un mapa imposible, el jardín de lo posible. Cada segundo se profundiza y renueva.
Jamás naciò, ¡jamás! ¡Pero pudo brotar!
Сад возможностей, где каждая секунда открывает новые тропинки. Они разветвляются, множатся, и можно видеть то, что могло бы случиться...
Сегодня -- юбилей еще одного стихотворения. Это уж точная дата,) день в день. "Infancia y muerte" -- "Детство и смерть" -- было написано 7 октября 1929 года. Лорка послал это стихотворение из Нью-Йорка Рафаэлю Мартинесу Надалю, приписав: “...para que te des cuenta de mi estado de ánimo” (чтобы ты мог понять, что у меня на душе, какое состояние духа). Судя по стихам, состояние духа было предельно мрачным.
...Когда Л. вернулся из Америки, Мартинес Надаль отдал ему это стихотворение. Лорка начал читать, но потом сказал: "Нет, не могу" -- и вернул листок Надалю. Не смог читать, было слишком тяжело. Позже Надаль опубликовал эти стихи -- сильно позже,) в 1975 году, в Оксфорде, где преподавал. Из-за поздней публикации "Детство и смерть" не входило во многие издания "Поэта в Нью-Йорке". И на русский оно переведено не было, к сожалению. Так что есть только испанский текст.
Para buscar mi infancia, ¡Dios mío!, comí naranjas podridas, papeles viejos, palomares vacíos, y encontré mi cuerpecito comido por las ratas en el fondo del aljibe con las cabelleras de los locos. Mi traje de marinero no estaba empapado con el aceite de las ballenas, pero tenía la eternidad vulnerable de las fotografías. Ahogado, sí, bien ahogado, duerme, hijito mío, duerme, niño vencido en el colegio y en el vals de la rosa herida, asombrado con el alba oscura del vello sobre los muslos, asombrado con su propio hombre que masticaba tabaco en su costado siniestro. Oigo un río seco lleno de latas de conserva donde cantan las alcantarillas y arrojan las camisas llenas de sangre. Un río de gatos podridos que fingen corolas y anémonas para engañar a la luna y que se apoye dulcemente en ellos. Aquí solo con mi ahogado. Aquí solo con la brisa de musgos fríos y tapaderas de hojalata. Aquí, solo, veo que ya me han cerrado la puerta. Me han cerrado la puerta y hay un grupo de muertos que juega al tiro al blanco y otro grupo de muertos que busca por la cocina las cascaras de melòn y un solitario, azul, inexplicable muerto que me busca por las escaleras, que mete las manos en el aljibe mientras los astros llenan de ceniza las cerraduras de las catedrales y las gentes se quedan de pronto con todos los trajes pequeños.
Para buscar mi infancia, ¡Dios mío!, comí limones estrujados, establos, periòdicos marchitos, pero mi infancia era una rata que huía por un jardín oscurísimo, una rata satisfecha, mojada por el agua simple, una rata para el asalto de los grandes almacenes y que llevaba un anda de oro entre sus dientes diminutos.
Желаемые цели и поведение, продиктованное этими целями
Первая выборка
Упорно преследует поставленные перед собой цели и не позволяет себе никаких отклонений от намеченного пути. Хочет преодолеть все трудности, которые встают перед ним, и ценой своих успехов добиться особого признания и положения.
Вторая выборка
Испытывает потребность освободиться от стресса. Жаждет мира, покоя, чувства удовлетворенности.
Существующее положение вещей и уместное при этом поведение
Первая выборка
Физический недуг, перенапряжение или эмоциональные мучения приняли серьезную форму... Самоуважение понизилось, и сейчас для того, чтобы исцеление стало возможным, ему необходима спокойная обстановка и заботливая помощь (предшествующая группа цветов характеризует попытку компенсации этого или других конфликтов).
Вторая выборка
Hе желает растрачивать себя или затрачивать какие-либо чрезмерные усилия (за возможным исключением сексуальной активности). Чувствует, что дальнейшие успехи потребуют от него больше, чем он хочет или может дать. Умеренный комфорт и безопасность он предпочел бы тем благам, которые сулит большее честолюбие.
Сдерживаемые свойства и неуместное при этом поведение
Первая выборка
В своих эмоциональных требованиях взыскателен, особенно, в минуты близости, остается разочарованным в стремлении к совершенному союзу.
Вторая выборка
Hастаивает на том, что его надежды и замыслы реальны, однако нуждается в подбадривании и поощрении. Эгоцентричен и поэтому обидчив.
Отрицаемые, подавляемые или же несущие тревогу свойства
Первая выборка
Физиологическая интерпретация
Стресс, вызванный подавляемой чувствительностью (в 7/8 поз. и, особенно, когда есть пометка "тревога").
Психологическая интерпретация
Получает наслаждение от всего тонкого, изящного, изысканного, однако сохраняет критическую позицию и не позволяет себе увлечься, пока полностью не убедится в том, что все это неподдельно и целостно. Поэтому держит свои эмоциональные отношения под строгим и неусыпным контролем - он должен точно знать "на каком он свете". Требует от других полной искренности - она должна защищать его от собственной ему тенденции к излишней доверчивости.
Коротко
Контролируемая "реактивность".
Вторая выборка
Физиологическая интерпретация
Фрустрация, вызванная неприемлемыми для него ограничениями свободы действий, ведущая к стрессу (особенно в 7/8 поз., значительно меньше в 6/7).
Психологическая интерпретация
Ищет независимости и свободы от каких-либо ограничений, поэтому избегает всяких обязанностей и, вообще всего, что могло бы оказаться помехой. Испытывает значительное давление и хочет избавиться от него, чтобы иметь возможность получить то, что ему нужно, однако, как правило, для того, чтобы преуспеть в этом, ему не хватает целеустремленности.
Коротко
Hесбывшееся желание независимости и свободы действия (первая группа цветов нужна как компенсация).
Актуальная проблема или поведение, вызванное стрессом
Первая выборка
Хочет действовать свободно и беспрепятственно, однако, ограничен своей потребностью все возводить на рациональную, твердую, четко определенную основу.
Вторая выборка
Hе хочет быть втянутым в разногласия из-за каких-либо мнений, воззрений или суждений, предпочитая, чтобы его оставили в покое.
А что. Многое даже и верно.) В особенности последнее. Действительно, никогда не втягиваюсь ни в какие разногласия.))
А между прочим, имеется ведь еще одна круглая, 90-летняя дата.
читать дальше* * * На каменных отрогах Пиэрии Водили музы первый хоровод, Чтобы, как пчелы, лирники слепые Нам подарили ионийский мед. И холодком повеяло высоким От выпукло-девического лба, Чтобы раскрылись правнукам далеким Архипелага нежные гроба.
Бежит весна топтать луга Эллады, Обула Сафо пестрый сапожок, И молоточками куют цикады, Как в песенке поется, перстенек. Высокий дом построил плотник дюжий, На свадьбу всех передушили кур, И растянул сапожник неуклюжий На башмаки все пять воловьих шкур.
Нерасторопна черепаха-лира, Едва-едва беспалая ползет, Лежит себе на солнышке Эпира, Тихонько грея золотой живот. Ну, кто ее такую приласкает, Кто спящую ее перевернет? Она во сне Терпандра ожидает, Сухих перстов предчувствуя налет.
Поит дубы холодная криница, Простоволосая шумит трава, На радость осам пахнет медуница. О, где же вы, святые острова, Где не едят надломленного хлеба, Где только мед, вино и молоко, Скрипучий труд не омрачает неба И колесо вращается легко?
читать дальше«Словно в ожидании зари» Луиса Сернуды (Буэнос-Айрес, 1947)
В одном из давних стихотворений Луис Сернуда признавался, что у него есть только одно — его плач. Он как будто не догадывался, что бесхитростный секрет всего им написанного в этом и состоял: доскональное вслушивание в плач служило поэту надежной поддержкой, заставляло отвергать любые правоверные утешения, снова и снова вело его дорогой безысходного одиночества.
Сегодня к семи книгам «Реальности и желания» прибавилась эта, восьмая. В ней поэт стремится подытожить свой долгий путь стихами, во многом повторяющими прежние попытки и приближающими Сернуду к тому молчанию, которое, видимо, составляет последнюю цель лирики и от которого дар поэта по необходимости опять и опять уводит его, пока он жив. Я бы рискнул сказать, что в этом новый сборник сохраняет — но не превосходит — обнаженность и масштаб его предыдущих книг «В краю забвения» и «К чудесам этого мира», что временами поэт и тут срывается в абсолютно непостижимую для меня фальшь, ритмический сбой, пустоту, которая искажает чистейший профиль, взмах крыла, летучий абрис ветра. Я имею в виду стихи вроде «Гонгоры», совершенно недостойные тома, куда входят такие вещи, как «Апология pro vita sua» и «Завтрашнему поэту». Может быть, за этой неровностью Сернуды кроется его прямота, решимость не скрывать от читателя ни одной строки, если она родилась из того же подлинного источника. Я, со своей стороны, считаю его поэтом воспоминания, поэтом прошлого, в сравнении с Альберти, Салинасом, Алейсандре, которые прочерчивают линию настоящего и будущего, считаю его поэтом страсти и краха (а страсть — всегда крах!), поэтому стихи, которые выходят за пределы или не достигают высот его печального и прекрасного труда — увековечивать руины времени и любви — меньше всего похожи на Сернуду, они у него изначально фальшивят. Как и другие — я думаю сейчас об «Овациях современников» — где Сернуда опускается до ответов на всевозможные нападки и попытки отлучить его от поэзии. Что эти мелочи для поэта, чья суть, все им созданное, уже недоступно времени,— так это было с Вергилием, Гарсиласо, Гельдерлином, Джоном Китсом, а сегодня происходит с Хилем-Альбертом 17 и, может быть, другими счастливцами.
В современной испанской поэзии Сернуде близок, по-моему, только Гильен: оба они стремятся остановить мгновение, удержав его трепет, дыхание, блеск. Но в Сернуде больше дионисийского: в борьбе с чарами слова он каждое свое стихотворение насыщает реальностью, и, перехлестывая через мостки его стиха, нас прибоем накрывают юные тела, желтые тюльпаны, грустные прогулки, утехи и статуи. Если Педро Салинас — поэт удовлетворенной страсти, то Сернуда — это страсть, которую мир отказывается утолить, чистая страсть, приходящая к развязке и вспыхивающая снова в сумраке стихов, заместивших явь. Здесь, где каждый образ безуспешно взывает к ответу, поэт и обретает свой истинный масштаб; здесь, с горечью отказавшись от лирического взлета, песни Сернуды и предстают перед нами во всей наготе и неприкрашенности, порой напоминая изувеченные статуи без крыльев и глаз,— только участливый слух сумеет воскресить их музыку, только братский взгляд угадает под грубым сколом горячую реальность мышцы.
К такому итогу приходит поэзия, с самого начала движимая фаустовским отрицанием времени, тоской по красоте, что мимолетна.
Запертый сад, куда тянет вернуться, стихи новой книги «Словно в ожидании зари» надстраивают сегодня пылкий и невозмутимый укром своего прежнего храма с гирляндами и сосудами для жертвоприношений. Склоняясь над собственным образом — всегда верный себе и остающийся собою, пока за стенами проносится жизнь — Сернуда сегодня, как и вчера, тот же поэт света, поэт противостояния смерти, поэт любви, которая отваживается выговорить его губами свое имя.
Ostatnia niedziela всколыхнула тоску по польскому языку (стих). А ведь когда-то, в университете, я семестр им занималась: разнообразных поляков-то читать хотелось. И так это он у меня хорошо усваивался, польский. Преподавала его прекрасная дама из Варшавы...
Жалкие остатки знаний сохранились, но не более того. А теперь уже мозги не те, что в молодости, чтобы заново учить.
Эх.
А вот это нашлось на ютьюбовских) просторах. Не сказала бы, что видеоряд подходит к тексту,)) но меня ролик порадовал: сразу вспомнила, как мы на занятиях беседовали про "золотую польскую осень". Ну а тут вот как раз и она -- в качестве фона к "Прощанию с Польшей".
Проснулась и думаю: "И чего это я в такую рань проснулась? Часов шесть сейчас, наверное". Оказалось, что девятый. Просто сегодня рассвета не будет, очевидно. Как-то будем сегодня обходиться без этого природного явления.
Занятно, что для меня вот всё то, о чем он здесь пишет, тоже всегда воплощалось именно в этом образе боярского выезда. Да, только финтифлюшки поменялись: вместо бубенцов -- мигалки. Я вообще всё чаще и чаще думаю, что менталитет нации не меняется. Вообще НИКОГДА. То есть он ВСЕГДА остается таким же, каким был изначально. Что это -- некая константа, которая по-разному в разные времена проявляется, но, скажем так, вектор ее остается постоянным.
К какому времени относится это "изначально" -- это уже другой вопрос. От чего, так сказать, отсчитывать. Думаю, что всё-таки, скорее всего, от насаждения этой византийской религии. Хотя теперь это уже, в принципе, и не важно...
Опускается вечер. Густеют За окнами тихие тени. Мальчик смотрит на ливень. Фонари проявляют на черном фоне Белизну дождевых линий.
Мальчик один. Теплая комната Окутывает мальчика лаской. И облачко занавески Колышется и нашептывает Мальчику сказку.
Забыты уроки и школа. Час мечтаний бездумно смелых. Под лампой раскрыта книга С картинками. Время Ускользнуло от контроля стрелок.
Он живет еще в теплом лоне Собственной нежной силы. Он еще не знает стремлений. Он не знает, что за окнами время И жизнь затаилась в засаде.
В нем -- во мгле -- жемчужина зреет.
(Перевод М. Ваксмахера)
ДЛИТСЯ ТО, ЧТО ВСЕГО КОРОЧЕ
Юность минувшая? Это Запах лимонного цвета
В час, когда высь над аллеей Мало-помалу тусклеет
И фонари зажигают. Чувствуешь, как настигает
Запах, дошедший из дали Дней твоих прежних, что стали
Чуждыми; запах цветенья, Не сохранивший и тени
Дружбы, любви и печали, Что позабыты в начале
Жизни, в той юности ранней, Где исполненья желаний
Ждал ты и силами всеми Гнал непроворное время,
Канувшее без возврата; Призрачный, холодноватый
Запах лимона ночного, Вдруг долетающий снова...
Видишь, какая же малость От прожитого осталась:
То, что зовет чепухою Благоразумье людское, --
Запах лимонного цвета... Но ведь и было лишь это?
(Перевод Б. Дубина)
ПОЭЗИЯ
Тебе в служенье отданный судьбой, Мечтательный ребенок безоглядный, -- Как мог он за тобою не пойти? Став юношей, изведал он, влюбленный, Ярмо твое и вопреки всему Служил тебе, как никому на свете. Но, повзрослев, он вдруг спросил себя: У тех -- богатство, у других -- свобода, А он за рабство чем вознагражден? Решил он стать собой, а не рабом Твоим, жить для себя, как все другие; Ты не мешала детскому капризу; И вот, всего лишившись без тебя, На зов твой, лишь на мысль об этом зове, Он, прежний раб, ответил: "Госпожа".
(Перевод Б. Дубина)
Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ
Я люблю тебя.
Говорил я тебе это ветром, Что щенком в пыли озорует И ревет буревым органом; Говорил я тебе это солнцем, Золотящим нагие тела подростков И смеющимся в каждой безделке;
Говорил я тебе это тучей, Ее хмурым челом поднебесной кариатиды, ее мимолетной грустью;
Говорил тебе это листвою, Ее робкой, сквозящей лаской, Ее мгновенным румянцем;
Говорил тебе это водою, Ее светоносной жизнью, Таящей темные глуби;
Говорил тебе это страхом, Говорил тебе это счастьем, Отвращеньем, отчаянными словами.
Только мало всего: За пределом жизни Сказать бы тебе это смертью, За пределом любви Сказать бы это забвеньем.
(Перевод Б. Дубина)
ВЕТЕР И ДУША
Ах он ветер, злой ветер с моря, Он взывает, клянет, клокочет. Несмолкающий зов стихии сотрясает безмолвье ночи.
Неприкаянный, бьется в окна многокрылою птичьей стаей. Но не ветер -- иная сила по ночам тебе спать мешает.
Заточенная в теле, в темнице, в давнем прошлом она была ветром.
И тебе потому и не спится, что она вспоминает об этом.
(Перевод В. Столбова)
ПРЕЖДЕ ЧЕМ УЙТИ
Мир, где правят ложь и порок, Я прошу тебя лишь об одном -- Оставь лазури клочок В небе и сердце моем.
Ни богатства, ни славы, ни власти Я не жажду. К чему мне всё это? Я тобою одной буду счастлив, Моим единственным светом.
(Перевод В. Столбова)
Примечание:"тобою одной" читать надо, конечно, как "тобою одним".)
ЖЕЛАНИЕ
Сентябрь тишиною повит, и тополя лист золотой сорвавшейся с неба звездой, вращаясь, на землю летит.
Пусть так же, кружась не спеша, легкой сияющей тенью с дерева жизни в забвенье слетит беспечально душа.
(Перевод В. Столбова)
ИСПАНЕЦ ГОВОРИТ О РОДНОЙ ЗЕМЛЕ
Дремотный свет карминный, Пустующее взморье, Утесы и равнины В безлюдье и безмолвье,
Монастыри и замки, Селения и кельи, Которых и столетья Коснуться не посмели, --
Всё отнял победитель Не дрогнувшей рукою, А мне братоубийца Оставил жизнь изгоя.
Но в сердце ты запала; И голос надо мною Велел заговорить мне Твоею тишиною.
В тебя одну я верил, Жил мыслями твоими, И сны мне полнит мукой Твое святое имя.
Как проживет без почвы Цветок, на ней взращенный? Он вечен, день мой черный, И горек век никчемный, Бессрочным ожиданьем На память обреченный.
Когда-нибудь, свободна От злобного навета, Окликнешь ты. Но, мертвый, Как отзовусь на это?
(Перевод Б. Дубина)
Вот это, да еще несколько стихотворений в переводе Натальи Ванханен, собственно, почти и всё, что у нас имеется из Луиса Сернуды. Еще его стихи есть в сборнике "Испанская поэзия" издания 2001 года. У меня этого сборника нет, но я не думаю, что там много его стихов -- учитывая, что сборник "от Гомера до Бодлера". То бишь Сернуды на русском практически нет. Впрочем, если вспомнить, скольких -- хотя бы из их знаментитого поколения -- на русском практически нет...