Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Из цикла "Поля Сории"

VIII
Вновь в золоте я вижу тополя
дорогой, что идет над берегами
Дуэро, от Сан-Поло к Сан-Сатурьо,
за древними сорийскими стенами,
оплотом
земли кастильской против Арагона.

Речные тополя — подует ветер,
и зазвучат сухие кроны,
аккомпанируя волне.
Я вижу на стволах клейменых
инициалы — это имена,
и цифры — даты встреч влюбленных.
Вчера лишь, тополя любви, вы пели,
наполненные соловьями,
а завтра, словно лира, изогнетесь
под пряными весенними ветрами.
Вас, тополя, глядящие в Дуэро,
который волны медленные катит,
я в сердце уношу, и вы со мной
пребудете, покуда жизни хватит.

(Антонио Мачадо, перевод М. Самаева)






Campos de Soria

VIII
He vuelto a ver los álamos dorados,
álamos del camino en la ribera
del Duero, entre San Polo y San Saturio,
tras las murallas viejas
de Soria —barbacana
hacia Aragón, en castellana tierra—.
Estos chopos del río que acompañan
con el sonido de tus hojas secas
el son del agua, cuando el viento sopla,
tienen en sus cortezas
grabadas iniciales que son nombres
de enamorados, cifras que son fechas.
¡Álamos del amor que ayer tuvisteis
de ruiseñores vuestras ramas llenas;
álamos del amor cerca del agua
que corre y pasa y sueña,
álamos de las márgenes del Duero,
conmigo vais, mi corazón os lleva!

@темы: Испания, cтихи

---

@темы: фсякое ужастное

---

25.09.2014 в 18:46

Пишет  Кулай:

Под настроение
ДОЛИНЫ СНА

Пойду в долины сна,
Там вкось растут цветы,
Там падает луна
С бездонной высоты.

Вкось падает она —
И все не упадет.
В глухих долинах сна
Густой дурман цветет.

И странная струна
Играет без смычков,
Мой ум — в долинах сна,
Средь волн без берегов.

(с) Константин БАЛЬМОНТ

Увидела это и поняла, что как-то очень плохо знаю Бальмонта.) Обещаюсь и клянусь вдумчиво его перечитать, когда выпадет досуг.

@темы: cтихи

---

Вот живет Человек, и вместе с ним живет Собака. И хочется Человеку съесть чего-нибудь вкусное. Скажем, мороженое. Берет он мороженое, подносит его ко рту, открывает рот — и вдруг взгляд его падает вниз.

А там...

— Так-так-так, а что это ты такое ешь? А мне?!

— Тебе нельзя, — объясняет Человек. — У собак от сладкого начинают глаза слезиться.



— Ой ли? А может, это у кого-то другого от жадности враньё начинается? ДАЙ!

— Сказано же — нельзя. И вообще иди на место. Место!



— Спешу и падаю. ДАЙ НЕМЕДЛЕННО!

— Нель...



— Тут же! Дай!

— Ччерт с тобой. На!



— Вот этот крошечный кусочек — и всё?! Дай еще! Дай всё остальное!

— А морда? Морда не треснет?



— Русофоб — вот ты кто.

— Что-что? Кто?!

— Русофоб и есть. Небось вот этому вот псу


несчастное мороженое у хозяина клянчить не приходилось. А я, значит, выпрашивать должен, да? Так и запишем.

— Пошел вон.

— Обязан дать. Я уже и салфетку повязал.



— Ну и ходи как дурак в салфетке.

— Ах так?! Лучше дай. А то мы втроем придем.



— Хха! (с)

— Вчетвером!



— Напугал.

— На машине приедем!



— Ойянемогу.

— ...И детей с собой возьмем...



Человек меняется в лице.

— Да-да. Детей!



Человек, в отчаянии:
— На! Бери всё! Всё забирай!

Короткий чавк.



— А что, больше ничего нет?

— НЕТ!!!



— А если поискать?

Человек тихо плачет.



— Ну ладно уж. На сегодня хватит, пожалуй. А в следующий раз прямо сразу детей надо будет привести. Супротив наших детей ни одна живая единица не устоит! Это факт.

@темы: сабаки

---

* * *
Медлительной чредой нисходит день осенний,
Медлительно крутится желтый лист,
И день прозрачно свеж, и воздух дивно чист -
Душа не избежит невидимого тленья.

Так каждый день стареется она,
И каждый год, как желтый лист кружится,
Всё кажется, и помнится, и мнится,
Что осень прошлых лет была не так грустна.
(А.Б.)

@темы: cтихи

---

И это всё моё?!

Отсюда! Здесь много ньюфов! И вообще всех.

@темы: сабаки

---

Всё-таки устарелая я. Никак не привыкну, что любое кино можно скачать или посмотреть прямо онлайн.
Вот сейчас как ненормальная неслась из Москвы, чтоб успеть по восьмому каналу увидеть "Выкорми ворона".



Подумала, что, собственно, и у меня, как у этой бабушки (приблизительно с 3:05), главное занятие в жизни — сидеть и смотреть на снимки тех лет.

@темы: кино, Испания

---

Испанская картинка.

Безмятежно похрапывает gobierno-правительство, денежки из кармана выуживает крысообразный банкир, а здание экономики из последних сил поддерживают ciudadanos-граждане.

@темы: картинки, политическое, Испания

---

Золотой статер из Лампсака, города на северо-восточном берегу Геллеспонта, 360-340 г. до н.э.

Ζευ βασιλευ τα μεν εσθλα και ευχομενοίς και ανευκτοις αμμι διδου, τα δε δεινα και ευχομενοις απαλεξειν.

Зевс владыка, подай нам благо, молим мы тебя о нем или нет, и избавь нас от зла, даже если мы тебя о нем молим.

@темы: Греция

---

Хочется попищать, но как вспомнишь, как жили они — Уж вспухнувшие пальцы треснули и развалились башмаки; И прямая дорога в Удельную, если правду заговорю — то как-то и стыдно пищать-то.

Хотя... Хотя до Удельной нынче тоже недалече.
А до башмаков и того ближе.

Попищала всё-таки.))

@темы: всякое

---

20 августа умер Борис Дубин

Почти в один день с Лоркой.

Беды скучают без нас, да.

СМЕРТЬ

Как из последних сил
конь хочет стать собакой!
Собака — стать касаткой!
Касатка — стать пчелой!
Пчела — конем!
А конь —
какой стрелой вытягивает розу,
какою серой розой пенит губы!
А роза —
какой табун сияния и стона
стреножен в сахарном ее побеге!
А сахар —
каким ножом он грезит по ночам!
А нож —
какие луны ищет на приволье,
нагую вечность кожи и румянца.
А я — какого ангела в огне,
себя же самого, ищу по стрехам!
И только в арке гипсовой — такой
огромной, крохотной, неразличимой —
усильем не затронутый покой.

Еще его Лорка

ТВОЕ ДЕТСТВО В МЕНТОНЕ (фрагменты)

Да, сказкой родников ты стало, детство.
Хорхе Гильен

Да, сказкой родников ты стало, детство.
Состав, перрон и женщина вполнеба.
Твое сиротство в номерах гостиниц
и маска, заместившая судьбу.
.......
Далекий отсвет, мысль наперекор,
предчувствия несбыточной надежды.
Песочные часы, в которых тонет
лишь то, что не оставит ни следа.
........
Там, львеныш мой, там, райское исчадье,
пастись ты будешь на моих щеках,
там, синий коник моего безумья,
биенье циферблатов и галактик,
там отыщу я скорпионий камень
и матери твоей девичье платье,
полночный плач и чистую тряпицу,
с висков у мертвых снятую луной.
Да, сказкой родников ты стало, детство.
Но, вырванную с корнем, отыщу
чужую душу жил моих открытых.
Извечную любовь, которой нет.
Пусть так! Любовь, люблю тебя! Оставьте.
Не затыкайте рот мне, вы, кто ищет
сатурновых колосьев на снегу
и холостит животных в поднебесье —
в мясницких дебрях операционных.
Любовь, любовь моя. И детство моря.
Твоя — забывшая тебя — душа.
Любовь моя, любовь. И лет косули
по лону бесконечной белизны.
И ты, любовь моя, еще ребенок.
Состав, перрон и женщина вполнеба.
Ни нас с тобой, ни ветра, ни листвы.
Да, сказкой родников ты стало, детство.


ЛУНА И ПАНОРАМА НАСЕКОМЫХ (фрагменты)
.......
Плыть, плыть, плыть
к новым полчищам рваных мысов
и россыпям караулов.
Но все та же ночь, равновесье снежных галактик.
И луна.
Луна!
Но разве это луна?
Это лисица баров,
японский петух, расклевавший себе глазницы,
пережеванная трава.
.......
Призрачны формы. А наяву одно —
хоровод этих ртов у загубников с кислородом.
И луна.
Но разве это луна?
Это рой насекомых,
трупики на побережьях,
боль, растянутая в длину,
йод, собравшийся в точку,
вереницы насаженных на булавку,
нагой, замесивший свой хлеб на всеобщей крови,
и любовь, что не стала ни конем, ни ожогом,
детеныш обглоданных ребер.
Моя любовь!
А они поют, надрываются, стонут: "Лицо! Лицо!"
Все яблоки — как одно,
георгины неразличимы,
у любого луча металлический привкус конца,
а поля стольких лет уместятся на решке монеты.
Но твое лицо заслоняет им небо пиршеств.
И они поют, надрываются, стонут,
хватают, лезут, роятся!

Значит, надо бежать — и скорей! — по волнам и веткам,
по безлюдным готическим улочкам, выводящим к реке,
вдоль кожевенных лавок, трубящих в рог недобитой коровы,
по ступеням — не бойся же, ну! — по ступеням.
В море есть восковой человек, он качается на волнах
и так слаб, что маяк, заигравшись, прогрыз ему сердце.
А в Перу есть тысячи женщин, которые днем и ночью —
о, этот рой! — заплетают вены, играя ноктюрны и марши.

Но вцепившаяся перчатка съедает мне руку. Довольно!
Я платком приглушаю щелчок
первой лопнувшей вены.
Осторожней, любовь, отодвинься!
Потому что пора отдать им мое лицо,
мое лицо, мое сглоданное лицо.

Пусть мой чистый огонь, сберегаемый для желанья,
моя смута, искавшая равновесья,
моя детская боль от попавшей под веко соринки
утешат другое сердце,
растерзанное туманом.

А нам не помогут ни люди из обувных,
ни заржавленный ключ к расписной музыкальной шкатулке.
Призрачен ветер. А наяву одно —
колыбелька на чердаке,
хранящая всё, что было.
И луна.
Только разве это луна?
Это рой насекомых,
один лишь рой насекомых,
их круженье, мельканье, потрескивание, укусы.
И луна в закопченной перчатке у двери своих развалин.
Луна!

НЬЮ-ЙОРК
(Опись и обвинение)
Фрагменты

В каждом их умножении —
капля утиной крови,
в каждом делении —
капля матросской крови,
а в сумме — целый поток беззащитной крови.
Неумолчный поток, затопляющий
спальни окраин,
обращаясь в бетон, серебро и бриз
на фальшивом нью-йоркском рассвете.
Да, есть горы. Конечно.
Есть телескопы ученых.
Да, конечно. Но я здесь не для того,
чтобы видеть небо.
Я здесь для того, чтобы видеть тусклую кровь.
Кровь, которая катит к обрывам,
будя аппетит в гадюке.
Ежедневно в Нью-Йорке гибнет
четыре миллиона уток,
пять миллионов свиней,
две тысячи голубей на завтраки полутрупам,
миллион коров,
миллион ягнят
и два миллиона петухов,
разносящих небо в осколки.
.........
Я обвиняю вас всех,
всех, кто забыл о другой половине мира.
неискупленной половине
воздвигших бетонные горы,
где бьются сердца зверят,
которых никто не любит,
и где будем мы все
на последнем пиру дробилок.
Я плюю вам в лицо,
и слышит меня половина мира,
размножаясь, мочась и жуя,
безгрешна, как дети подъездов
с их ненадежной щепкой,
протянутой киснущим в жиже
усикам насекомых.
Это не ад, это просто проулок.
Это не смерть, это просто фруктовая лавка.
Целый мир перерезанных рек
и нехоженых троп
в этой лапке котенка,
расплющенной автомобилем,
и я слышу, как выползки
плачут у девочек в сердце.
Это ржавчина, закись, агония нашей земли.
Это наша земля,
потонувшая в цифрах отчетов.
Что мне делать? Расставить по полочками виды?
Вставить в рамку любовь, от которой лишь фото,
кровь, пошедшая горлом,
и груда досок?
Святой Игнатий Лойола
однажды убил крольчонка,
и губами его доныне
стенают церковные башни.
Нет, нет и нет, я обвиняю.
Я обвиняю поруку
этих пустых канцелярий,
в которых не слышат агоний
и с кальки стирают леса,
и пусть я пойду на прокорм
раздавленным этим коровам,
чьи вопли висят над долиной,
где Гудзон похмеляется нефтью.

РОМАНС О БОГОРОДИЦЕ МОРСКОЙ ЛАДЬИ

Я пою, пою
маленькую Деву
и ее ладью!

На маленькой Приснодеве
серебряная корона.
Упряжка быков четверкой
ступает перед Мадонной.

Дожди голубей стеклянных
погнали по горным скатам,
и оборотни туманов
проулком бредут горбатым.

Да будет Твой свет над нами,
в глазах у коров сияя!
Возьми с пелены могильной
цветов для плаща, Святая!

Уже повело багрянцем
верхи галисийских нагорий.
И смотрит Мария, смотрит
с родного порога в море.

Я пою, пою
маленькую Деву
и ее ладью!

КОЛЫБЕЛЬНАЯ НАД ПОКОЙНОЙ РОСАЛИЕЙ ДЕ КАСТРО

Поднимайся, пора, дорогая,
трубит кочет, зарю выкликая!
Поднимайся, родная, пора,
как быки, замычали ветра!

Пахать наступило время
в Сантьяго и Вифлееме.

И, от Вифлеема отчалив,
архангелы правят в печали
серебряной лодкой морскою
со всей галисийскою скорбью.

Со скорбью Галисии, сникшей
травою, тебя схоронившей,
травой, изошедшей росою
над черной твоею косою,
косою, бегущей к низовьям,
где облаку море гнездовьем.

Поднимайся, пора, дорогая,
трубит кочет, зарю выкликая!
Поднимайся, родная, пора,
как быки, замычали ветра!

ТОПОЛЬ И БАШНЯ

Тополь и башня.

С тенью живою —
вычерченная веками.

С тенью в зеленых руладах —
замершая в отрешенье.

Непримиримость ветра и камня,
камня и тени.

Его Мачадо.

* * *
На вымершую площадь
ведут проулки по глухим кварталам.
Наискосок — церковка
чернеет облупившимся порталом;
с другого края — пальмы
и кипарисы над стеной беленой;
и, замыкая площадь, —
твой дом, а за решеткою оконной -
твое лицо, так счастливо и мирно
сквозящее, за сумерками тая...
Не постучу. Я тороплюсь сегодня,
но не к тебе. Приходит молодая
весна, белея платьем
над площадью, что гаснет, цепенея, —
идет зажечь пурпуровые розы
в твоем саду... Я тороплюсь за нею...

* * *
Был погожий вечер, грустный вечер лета.
Жухлыми плетями с каменного вала
висла повилика. В отдаленье где-то
струйка напевала.

Повернулся ключ мой в скважине замковой;
простонали петли заржавелой двери,
что с глухим ударом затворилась снова,
запечатав мертвый сумрак повечерья.

Тихо и безлюдно было за оградой.
Лишь вода звенела и, маня руладой,
выводила к плитам, где струя фонтана,
падая на мрамор, пела неустанно.

— Позабытый сон твой с песенкою этой
вспоминаешь? — пела струйка ледяная. —
Был дремотный вечер дремлющего лета.

— Нет, не вспоминаю, —
отвечал воде я, —
позабыт он вместе с песнею твоею...

— Был такой же вечер, и струя фонтана
падала на мрамор так же неустанно.
В той же, что сегодня, буксовой куртине
песенка звенела, что звенит и ныне.
Разве ты не помнишь? Тяжелели ветки
от поспевших яблок огненной расцветки,
как сегодня... Разве ты не помнишь это?
Был такой же вечер дремлющего лета.

— И отрадна песня, что немолчно льется,
а не знаю снов я, о каких поется.

Знаю, что и раньше яблоки алели
в безмятежных водах твоего потока;
что давно печали в сердце отболели,
миновали снами той поры далекой;

что любовь и прежде мороком извечным
повторялась в этом зеркальце беспечном, —
старое преданье лучше расскажи ты,
расскажи о счастье, что давно забыто.

— О забытом счастье не проси преданий —
ничего не знаю, кроме грусти давней.

Был погожий вечер дремлющего лета...
Горько ты склонялся над водою этой;
и, делясь тоскою, припадал ты к струям
в тот погожий вечер горьким поцелуем.

Припадал ты к струям, жаждою пылая,
и осталась прежней жажда та былая.

— Так прощай навеки! Неустанным звоном
лейся по безлюдью в этом парке сонном -
и прощай навеки: песня твоя ныне
еще горше, струйка, чем мое унынье.

Повернулся ключ мой в скважине замковой;
простонали петли заржавелой двери,
что с глухим ударом затворилась снова,
запечатав мертвый сумрак повечерья.

* * *
Площадь перед закатом. Струйка воды студеной
пляшет на грубом камне, звучно плеща по плитам,
и кипарис высокий не шелохнется кроной,
встав над садовым валом, темным плющом повитым.

Солнце зашло за крыши. Еле теплится пламя
отсветами на стеклах, дремой завороженных.
Мгла полегла на площадь. Смутными черепами
призрачные разводы кажутся на балконах.

В оцепененье площадь, черная и пустая,
и бесприютной тенью меряешь мостовую.
Пляшет вода на камне, плещет не умолкая,
только ее и слышно в этой ночи — живую.


* * *
Вечер. На балконах дотлевает пламя
гаснущего солнца, скрытого домами.

Чье лицо мелькнуло за стеклом оконным
розовым овалом, смутным и знакомым?

Проступает облик из неверной дымки
то бледней, то ярче, как на старом снимке.

Одиноким эхом будишь запустенье;
все туманней блики, все чернее тени.

О, как тяжко сердцу!.. Это ты?.. Затишье...
никого... дорога... и звезда над крышей.

ИБЕРИЙСКИЙ БОГ

Как лучник старой песни, наторелый
в двойной игре краплёною колодой, —
ибер готовил впрок саэты-стрелы
для Бога, если градом выбьет всходы,
и "Славься!", если божия десница
послужит во спасенье
и, дав хлебам налиться,
вернет сторицей в страдный день осенний.

"Господь разора! В страхе и надежде,
с которыми и в смерти не расстаться,
я чту тебя, и до земли — как прежде —
мольба склоняет сердце святотатца.

Владыка ржи, моим трудом взращенной,
ты — всемогущий, я — порабощенный!
Господь, в чьей вышней воле
июньский дождь, осеннее безгрозье,
и вешний холод, леденящий поле,
и зной, дотла сжигающий колосья!

Владыка радуги над луговиной
с овцой в траве зеленой!
Владыка яблок с черной сердцевиной!
Господь лачуги, вихрем разметенной!

Ты наливаешь золотом долины,
ты в очаге хранишь огонь багряный
и косточку в зеленые маслины
ты вкладываешь в ночь на Сан-Хуана!

Господь, в чьей воле крах и вознесенье,
удача и недоля,
что дал богатым праздность и везенье,
труд и терпенье — перекатной голи!

Господь, Господь! В заигранной колоде
тасуешь ты погоду и ненастье
и крутишь семя в их круговороте,
как медный грош, поставленный на счастье!

Господь и милосердый, и свирепый,
двуликий Бог сочувствия и крови, -
прими монетой, брошенною слепо,
мольбу мою, хулу и славословье!"

Но, не смиряясь перед алтарями
и головой не поникая в горе,
провидел он дороги над морями
и молвил: — Бог — дорога через море.

Не он ли Богом жил превыше боя,
подъяв его над твердью,
над нищею судьбою,
над морем и над смертью?

Не с дуба ли его родного края
была в костре господнем хворостина,
горя и не сгорая
в огне пречистом с Богом воедино?
А ныне?.. Что в нем для веков грядущих!
Уже готовы для пенатов новых
поляны в темных пущах
и свежий хворост в зарослях дубовых.

Дремотен и просторен,
заждался край наш лемеха кривого,
и новина уже для божьих зерен
под терном и репейником готова.

Что ныне! ...Новый день в рассветной рани,
за ним — еще неведомые дали.
Былое — с нами, будущность — в тумане,
ничто еще не внесено в скрижали.

Кому открыт испанский Бог безвестный?
Но верю я, что скоро
ибер обточит темный кряж древесный,
и встанет под рукой тяжеловесной
суровый Бог свинцового простора.

Его Хименес.

ПРОЩАНИЕ

Как горячо целую
твою ладонь живую!

(Калитка на запоре.
На сердце одиноко,
и нелюдимо в поле.)

С какой тянусь тоскою
за снящейся рукою!

* * *
Заворожило излуку;
мирно забылась долина —
вся в зеленеющих ветлах
и белизне тополиной.

Словно душа ее дремлет,
и, околдованной дремой,
слышатся ей отголоски
флейты и песни знакомой.

Завороженные воды,
полудремотные струи;
сонно склоняются ветлы,
тихую заводь целуя.

И — все яснее и ниже,
ласковей все и приветней, —
небо в серебряной пене
нежит затоны и ветви.

Снилась мне эта долина
и эти воды в покое;
сердце к ним шло издалека,
чтобы уплыть за рекою,

но загрустило нежданно
от долетевшего звука;
кто-то старинную песню
пел над другою излукой.

* * *
Душе все роднее мглистый
закат над листвой сухою.
Коснись меня, луч осенний,
своей потайной тоскою!

Деревья сырого сада
размыто сквозят в тумане
и кажутся нареченной,
с которой всё жду свиданья,

и тянутся листья с тропок
подобно живым ладоням...
Листком обернемся, сердце,
и в палой листве потонем!

Приветный, потусторонний
закат золотит аллею,
и самое потайное
под зыбким лучом светлее.

Ласкающий листья отсвет
так нежен в касанье робком!
Созвучья иного лада
плывут по размокшим тропкам —

напевов и ароматов
согласие неземное,
что сад золотит нездешней
и вечной своей весною.

Сияние нежит листья
и, дымчато-золотое,
в душе зацветает смутной,
неведомой красотою.

РАССВЕТ

Баюкая птичью стаю,
под вихрем слабеют ветви.
Три раза мигнул зеленый
маяк. Ни сверчка на свете!

В какую даль ураганом
забросило дом от дома!
Как тропы непроходимы!
Как прежнее незнакомо !

Все чудится не на месте.
И только цветы в аллее,
как вечером накануне,
сквозят, изнутри светлея.


* * *
Я ли хожу одиночкой
в комнатах дома ночного
или бродивший за садом
нищий сегодняшний?..
Снова
вглядываюсь, и всё здесь —
то же и словно иное...
Я ведь уснул уже? Разве
не зеленел под луною
сад мой? Окно было настежь...
Небо цвело синевою...
Сумрачен сад мой, а небо —
ветреное, грозовое...
Кажется, с черной бородкой,
в сером я был, вспоминаю...
Я — с бородой поседевшей,
в трауре... Эта ночная
поступь — моя? Этот голос,
что и томит и тревожит, —
мой или эхо чужого?
Я — это я? Или, может,
сам я — бродивший за садом
нищий сегодняшний?
Снова
вглядываюсь... Ненастье...
сумерки сада ночного...
Дом обхожу... Или длится
сон? Борода с сединою...
Вновь озираюсь, и всё здесь —
то же и словно иное...

ПИРЕНЕИ

(Воскресная ностальгия)

Подъезжаешь к Испании. Стелются тени.
Солнце замерло, стоя с вершинами вровень.
Мир открыт. Очертанья французских селений —
как бледнеющий фон в пятнах шиферных кровель.

Звон сальентских курантов плывет над округой.
Воскресенье. По рощицам ветер резвится.
Все прозрачнее небо. Дыхание юга
все хмельней. Все отчетливей волны пшеницы.

Доцветающий лог безмятежен и ласков,
и коровы мычат, разбредаясь низиной.
В самом сердце звучит перекличка подпасков...
Снова родина гибель отводит от сына.

Тишь, безлюдье, блаженство. Омытые долы
в колокольцах, как небо в затепленных звездах.
Тишь, блаженство, безлюдье. Лишь нотой веселой
бубенцам и ручью откликается воздух.

* * *
Сад поливают. Свеже пахнет ранней
фиалкою. На лавре орошенном
ликует воробей.
Как хорошо нам,
поэтам, в ожиданье
апреля, словно бога молодого!

Душа яснеет вместе с небесами!
И сердце, как гнездо, уже готово
под кротким зтим светом
ожить новорожденными птенцами, -
овеянное розою медовой
и ландышевым цветом.

Зеленый лавр мой, сердце молодое,
заря души:
— Так здравствуй, час грядущий!

...Не умолкает выводок, поющий
из потаенной кущи,
омытой вешней голубой водою!

* * *
Свежеет ночь, светлея.
Луной, уже косою,
белен забор.

Соцветия шалфея
под крупною росом
закрылись и почти не шевелятся,
но все душистее.

Зеленой дрожью
сквозит звезда из гущины акаций,
катясь во тьму слезинкою глухою...

Вращается земля...

И в час погожий,
в забытый час привета и покоя,
сама неприхотливость
прекрасна навсегда: и эти кони,
что мягким ржаньем на далеком склоне
зовут друг друга;
и сонный бриз; и нищая излука;
и трель сверчка... Петух звонкоголосый

ударил зорю, пробуждая розы
и высекая первый блик рассветный
в долинах неба...

Вифлеем нисходит
в любой закут невзрачный...

Цвета почти бесцветны
и как стекло прозрачны...

* * *
Сердце, теряя силы,
стрелки поторопило,
чтобы покой найти...

Нету конца пути,
нету в уловках прока:
счастье опять далёко,
и не для нас оно!

А наяву — одно:
горечь старинной жажды,
неутоленной дважды...

Больно мне возвращать
смутное сердце вспять.

Его народная поэзия (Cредневековье и Возрождение)

* * *
— Доля, мой рыцарь,
доля моя.

— Что тебя манит, скажи, не тая,
русая, в эти глухие края?
— Доля, мой рыцарь,
доля моя.

* * *
За дверью постучались,
и вспыхнуло лицо,
как будто прямо в сердце
ударило кольцо.

* * *
Не заходи, луна,
ночь без тебя темна!

Не заходи до срока,
чтобы легла дорога
мне до того отрога!
Не заходи, луна,
ночь без тебя темна!

* * *
В Авиле, мое сердце,
в Авиле над рекою.

В Авиле над излукой,
там, где убили друга,
в Авиле над рекою.

* * *
Манит издалёка та гряда;
мама, отпусти меня туда!

С той крутой гряды через долину
чей-то голос кличет Каталину;
мама, отпусти меня туда!

* * *
От сокольей стаи,
достающей влет,
цапля не уйдет.

И горюет птица
над своей судьбою,
торопясь проститься
с высью голубою:
потешаясь болью,
добивают влет —
знают, не уйдет.

* * *
Мои печали — вода морская:
волна уходит — идет другая,
и днем, и ночью не затихая.

@темы: in memoriam, Испания, cтихи

---

19 августа 1936

Все готовится к смерти,
Август, точно печать
На зеленом конверте,
Вскрыть и не отвечать.

И смириться, как травы,
Увядать и желтеть,
Чтоб у края канавы
Встретить верную смерть

Всем сплетеньем корней – и
Стеблем сломанным лечь,
Ибо что же вернее
Из назначенных встреч

Этой – у переправы.
Так смирись же и ляг –
Мы не лучше, чем травы,
И цена нам – медяк

За щекой.

Так совпало, что Валентина как раз сегодня это написала.

@темы: FGL

---

Стоит лишь раз человеку пообещать: "Я никогда этого не сделаю!" — дьявол бросает все дела и не отступает от человека до тех пор, пока он не нарушит слово.

Это сейчас в "Великолепном веке" сказали. И сдается мне, это верно и для тех, кто не верит в дьявола.

@темы: всякие мысли

---

ЛЕТНЯЯ НОЧЬ

Красиво и светло сегодня ночью.
Погашенные рано,
стоят дома на площади старинной
открытыми балконами к фонтану.
В раздвинутом квадрате
темнеет тис, и каменные скамьи
кладут на белый гравий
густые тени ровными мазками.
На черной башне светятся куранты,
за ней луна отбрасывает тени.
И я пересекаю старый город
один, как привиденье.

(А. Мачадо)





Это Алама, городок в Гранадской волости. Один из последних мавританских оплотов.

Есть старинный романс о потере Аламы. Иногда его называют анонимным, иногда в качестве автора указывается Луис де Нарваэс (Luys de Narváez,1500-1550/60), иногда — Перес де Ита (Perez de Hita, 1544-1619), который якобы перевел этот текст с арабского. В общем, это классический пограничный романс — так называются романсы о битвах христиан с маврами. Рассказывается в нем, как мавританский король получил известие о том, что христиане захватили Аламу. Приказал король в Гранаде трубить в серебряные трубы. Собрались на этот зов мавры со всей гранадской долины. И один старик спросил короля, зачем он их собрал. "Вы должны узнать, друзья, о новом несчастье, — ответил король. — Христиане заняли Аламу". "Ты, король, — сказал старик, — убил Абенсеррахов, цвет Гранады. И потому заслужил это горе. Потерять тебе королевство, потерять тебе Гранаду".

Современных исполнителей у романса не меньше, чем гипотетических авторов.








ROMANCE DE LA PÉRDIDA DE ALHAMA

Paseábase el rey moro por la ciudad de Granada
desde la puerta de Elvira hasta la de Vivarrambla.
¡Ay de mi Alhama!

Cartas le fueron venidas que Alhama era ganada.
Las cartas echó en el fuego y al mensajero matara,
¡Ay de mi Alhama!

Descabalga de una mula, y en un caballo cabalga;
por el Zacatín arriba subido se había al Alhambra.
¡Ay de mi Alhama!

Como en el Alhambra estuvo, al mismo punto mandaba
que se toquen sus trompetas, sus añafiles de plata.
¡Ay de mi Alhama!

Y que las cajas de guerra apriesa toquen el arma,
porque lo oigan sus moros, los de la vega y Granada.
¡Ay de mi Alhama!

Los moros que el son oyeron que al sangriento Marte llama,
uno a uno y dos a dos juntado se ha gran batalla.
¡Ay de mi Alhama!

Allí fabló un moro viejo, de esta manera fablara:
—¿Para qué nos llamas, rey, para qué es esta llamada?
¡Ay de mi Alhama!

—Habéis de saber, amigos, una nueva desdichada:
que cristianos de braveza ya nos han ganado Alhama.
¡Ay de mi Alhama!

Allí fabló un alfaquí de barba crecida y cana:
—Bien se te emplea, buen rey, buen rey, bien se te empleara.
¡Ay de mi Alhama!

Mataste los Bencerrajes, que eran la flor de Granada,
cogiste los tornadizos de Córdoba la nombrada.
¡Ay de mi Alhama!

Por eso mereces, rey, una pena muy doblada:
que te pierdas tú y el reino, y aquí se pierda Granada.
¡Ay de mi Alhama!

В 1817 году романс перевел на английский Байрон.

THE SIEGE AND CONQUEST OF ALHAMA

The Moorish King rides up and down,
Through Granada's royal town;
From Elvira's gate to those
Of Bivarambla on he goes.
Woe is me, Alhama!

Letters to the monarch tell
How Alhama's city fell:
In the fire the scroll he threw,
And the messenger he slew.
Woe is me, Albamal

He quits his mule, and mounts his horse,
And through the street directs his course;
Through the street of Zacatin
To the Alhambra spurring in.
Woe is me, Alhama!

When the Alhambra walls he gain'd,
On the moment he ordain'd
That the trumpet straight should sound
With the silver clarion round.
Woe is me, Alhamal

And when the hollow drums of war
Beat the loud alarm afar,
That the Moors of town and plain
Might answer to the martial strain.
Woe is me, Alhama!

Then the Moors, by this aware,
That bloody Mars recall'd them there,
One by one, and two by two,
To a mighty squadron grew.
Woe is me, Alhama!

Out then spake an aged Moor
In these words the king before,
'Wherefore call on us, oh King?
What may mean this gathering?'
Woe is me, Alhama!

'Friends! ye have, alas! to know
Of a most disastrous blow;
That the Christians, stern and bold,
Have obtain'd Alhama's hold.'
Woe is me, Alhama!

Out then spake old Alfaqui,
With his beard so white to see,
'Good King! thou art justly served,
Good King! this thou hast deserved.
Woe is me, Alhama!

'By thee were slain, in evil hour,
The Abencerrage, Granada's flower;
And strangers were received by thee
Of Cordova the Chivalry.
Woe is me, Alhama!

'And for this, oh King! is sent
On thee a double chastisement:
Thee and thine, thy crown and realm,
One last wreck shall overwhelm.
Woe is me, Alhama!

'He who holds no laws in awe,
He must perish by the law;
And Granada must be won,
And thyself with her undone.'
Woe is me, Alhama!

Fire crashed from out the old Moor's eyes,
The Monarch's wrath began to rise,
Because he answer'd, and because
He spake exceeding well of laws.
Woe is me, Alhama!

'There is no law to say such things
As may disgust the ear of kings:
'Thus, snorting with his choler, said
The Moorish King, and doom'd him dead.
Woe is me, Alhama!

Moor Alfaqui! Moor Alfaqui!
Though thy beard so hoary be,
The King hath sent to have thee seized,
For Alhama's loss displeased.
Woe is me, Alhama!

And to fix thy head upon
High Alhambra's loftiest stone;
That thus for thee should be the law,
And others tremble when they saw.
Woe is me, Alhama!

'Cavalier, and man of worth!
Let these words of mine go forth!
Let the Moorish Monarch know,
That to him I nothing owe.
Woe is me, Alhama!

'But on my soul Alhama weighs,
And on my inmost spirit preys;
And if the King his land hath lost,
Yet others may have lost the most.
Woe is me, Alhama!

'Sires have lost their children, wives
Their lords, and valiant men their lives!
One what best his love might claim
Hath lost, another wealth, or fame.
Woe is me, Alhama!

'I lost a damsel in that hour,
Of all the land the loveliest flower;
Doubloons a hundred I would pay,
And think her ransom cheap that day.'
Woe is me, Alhama!

And as these things the old Moor said,
They sever'd from the trunk his head;
And to the Alhambra's wall with speed
'Twas carried, as the King decreed.
Woe is me, Alhama!

And men and infants therein weep
Their loss, so heavy and so deep;
Granada's ladies, all she rears
Within her walls, burst into tears.
Woe is me, Alhama!

And from the windows o'er the walls
The sable web of mourning falls;
The King weeps as a woman o'er
His loss, for it is much and sore.
Woe is me, Alhama!

@темы: Испания, историческое, музыка, cтихи, Гелескул

---

В очереди на паром в Крым перевернули машину депутата Госдумы

Я так хохоталась над заголовком, что саму новость как-то уже даже и открывать не хотела. Но всё-таки открыла, и не зря. Там, внутри, есть чудный дополнительный штрих: оказывается, в Крыму сейчас проходит встреча депутатов с Путиным и Медведевым, и перевернутый избранник ехал именно туда.

@темы: прекрасное

---

Ее сейчас показали! Плодожорку! Я щелкала по каналам и попала на новости по "Звезде". Только хотела поскорее переключиться дальше, а тут они про нее и начали рассказывать. Назвали ее противным скользким существом.

Еще никогда я не была так согласна с телевизором!

@темы: телевизор

---

Это же мечта всей моей жизни.

07.08.2014 в 12:40

Пишет  Миранда Элга:

полезная мысль с баша
Я давно предлагаю всем совам объединиться и создать свою инфраструктуру с почтами, банками, парикмахерскими и другими нужными местами, которые начинают работать после обеда! Были бы и клиенты, и рабочие места, но мои знакомые в основном жавороночки. Ну или хотя бы сделать бюро услуг для сов, куда можно принести вечером свои поручения, а утренняя смена жаворонков занималась бы обзвоном учреждений и походами туда, отправкой почты, оплатой услуг и т.д. Часть из этого сейчас можно делать онлайн, но было бы здорово заказать все в одном месте!
(c)

@темы: всякие мысли

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Заглянула сейчас к себе в черновики и под 2 августа увидела стихи, которые совершенно не помню, чтобы сохраняла. Вот совершенно и абсолютно — не помню. Вообще в последнее время Георгия Иванова не читала.
Но если уж оно, стихотворение, захотело у меня быть...

Видел сон я: как будто стою
В золотом и прохладном раю,

И похож этот рай и закат
На тенистый Таврический сад.

Только больше цветов и воды,
И висят золотые плоды

На ветвистых деревьях его,
И кругом — тишина, торжество.

Я проснулся и вспомнил тотчас
О морях, разделяющих нас,

О письме, что дойдет через год
Или вовсе к тебе не дойдет.

Отчего же в душе, отчего
Тишина, благодать, торжество?

Словно ты прилетала ко мне
В этом солнечном лиственном сне,

Словно ты прилетала сказать,
Что не долго уже ожидать.

Тут опорное слово — "прохладный".))

@темы: cтихи