Часто вспоминаю, как Анастасия Цветаева в мемуарах рассказывала — зайдет, бывало, в кабинет к отцу, он за столом, что-то читает или пишет. "Спросишь его: "Папа, что ты делаешь?" И всегда в ответ: "Учусь, голубка".
Первым делом прокрутила вниз: посмотреть, кто на самом последнем месте по количеству тех, кто считает гомосексуальность морально неприемлемой.
Надо бы уже привыкнуть, похожий результат ведь уже не в первый раз вижу. Но привыкнуть никак не получается, и вот опять, как праздник, это "Spain - 6%".
Утром бегу на планерку, как всегда, опаздываю. Около магазина стоит девушка с собачкой на поводке. Я, пробегая мимо: — Немецкий шпиц. А мне в спину: — Не-а!
Резко торможу (если бы я была машиной, послышался бы визг тормозов), сдаю назад. (Тут уж не до планерки, тут дело серьезное, собачее.)
— То есть как это, позвольте, "не-а"? Немецкий же шпиц! — Да совершенно не шпиц. (Девушка-то явно никуда не торопится, ей поговорить в удовольствие, они с собачкой стоят ждут кого-то из магазина.) — Но кто же оно тогда? — Оно шипперке! — Батюшки! Шипперке! Да я же никогда же живого не видела! Так вот вы какие! — Вот такие мы. Самые маленькие овчарки.
Наклоняюсь погладить; самая маленькая овчарка немедленно начинает скакать и лизаться. Когда собаке восемь месяцев от роду, трудно ожидать, что она будет спокойно стоять на поводке. Хоть она и овчарка. Пусть и самая маленькая.
А в больнице уже ночь. В палате темно, соседка тихо спит, а ты стоишь у окна и смотришь на все еще зиму, на сосны, на окна многоэтажек, на мелькнувшую светящейся полосой чуть слышную электричку. Дахин, дахин, на волю! Но пока еще не пускают.
ESPAÑA — Ya se ha acostado toda la familia, faltas tú solamente. ¿Qué haces ahí de pie como un fantasma? — Voy. ¿En dónde está mi lecho? — Por aquí, sígume, por aquí. (Puertas que se cierran al cruzarlas, luces que se extinguen, escaleras profundas, pasillos subterráneos, criptas... nichos): 11... 44... 176 4 x 11; 4 x 11; 4 x 11;... ¡Aquí! — Buenas noches. — Buenas noches... Oye, no dejes los zapatos a la puerta. Se han ido los criados. No hay servicio mañana. Buenas noches. — Buenas noches. (Pausa) — Al fin ya se ha acostado toda la familla. ¡España! Sobre tu vida el sueño, sobre tu Historia el mito, sobre el mito el silencio... !Silencio!
Перевода нет, поэтому подстрочник.
ИСПАНИЯ Уже улеглась вся семья, только тебя не хватает. Что ты здесь делаешь, стоя как призрак? — Уже иду. Где моя постель? — Сюда, иди за мной, сюда. (Двери, закрывающиеся за тобой, когда ты входишь, гаснущий свет, лестницы, ведущие вглубь, подземные коридоры, склепы... ниши: 11... 44... 176 4 х 11; 4 х 11; 4 ч 11... Здесь! — Спокойной ночи. — Спокойной ночи... Слушай, не оставляй обувь за дверью. Слуги ушли. Завтра они ее не почистят. Спокойной ночи. — Спокойной ночи. (Пауза) — Наконец-то улеглась вся семья.
Испания! Над твоей жизнью — сон, над твоей историей — миф, над твоим мифом — молчание... Молчание!
Я, конечно, очень люблю Леона Фелипе. Вот Рафаэля Альберти я люблю гораздо меньше. Но в данном случае прав оказался он:
* * * Ты восстанешь еще, ты поднимешься на ноги снова, горделиво закинешь рога, непокорен и дик, будешь травы топтать и взбираться по склонам, ты, зеленый воскреснувший бык.
И деревни убегут от проселков своих ради встречи с тобой.
И у рек распрямятся сутулые плечи, и клинки ручейков выйдут снова из ножен земли, чтобы мертвые пальцы иссохших деревьев ликованьем победы цвели.
И отары убегут от своих пастухов ради встречи с тобой.
И моря, омывая тебя, воспоют тебе славу, вновь ты будешь свободно пастись среди гор и равнин, вольный бык, вновь ты станешь, как прежде, навсегда сам себе властелин.
И дороги убегут от своих городов ради встречи с тобой.
Песенка с 4:00 и до конца. Это Таривердиев — хотя могла б не говорить, и так понятно.) Есть ее полная запись на телеконцерте, но мне там она не нравится, хотя поет та же самая Галина Беседина. Я ее, эту песенку, люблю вот тут в фильме, под стук колес.
Сейчас на меня набросился кактус. Этот кактус когда-то подарила мне Тень~. Когда она мне его дарила, он был крохотный. Чутошный. Размером с монетку. А теперь он вырос. Он стал размером с... с... В общем, он стал здоровенный, круглый и наглый. Распоясался — к подоконнику не подойди. Вот и сейчас — протянула я руку, чтоб окно прикрыть, а он... А иголки у него — ими шить можно.
Чрезвычайно агрессивное растение. Как будто его супом поливали. Но я же не поливала. Я же помню завет дедушки дядюшки Ау про поливать супом нельзя, поливать водой.
Надо как-то его всё-таки приструнить. А то что же это.
Я-то тогда просто со злости, как бы в пику этому буржуинству. А она — на самом деле возвращается, родимая. Уже практически на пороге у нас стоит, улыбается.
И такой меня ужас охватил. Вот прямо сейчас, в ночи, и охватил. Вот прямо сейчас, в ночи, я так ясно, так ярко вспомнила, что это такое было — что это было на самом деле. Со всей его атмосферой. И вот как в ту атмосферу-то я мысленно окунулась... как будто снова того воздуха вдохнула — спертого воздуха изоляции и цензуры...
Нет. Нет. Нет. Всё что угодно, только не это. Черт с ними и с буржуями-то. Только не это.
Но, похоже, поздно уже. Оно уже тут. Только теперь оно будет еще мерзее — теперь у нас заместо Маркса другие бородатые. Гораздо гаже Карла М.
Ну, чего же. Внутренняя эмиграция, как и было сказано.
И пусть теперь заткнутся национал-предатели, клеветавшие, что, мол, никто Россию не поддерживает. Гана и Уганда с нами! Скоро еще и атолл Науру присоединится. Я верю в него. Он снова сделает правильный выбор.
Цветаева в 1939-м — любимой стране своего детства ("Нет ни волшебней, ни премудрей тебя, благоуханный край...").
Германия 39-го никого и ничего не слышала. Она была упоена собою и своим фюрером. Докричаться до нее было невозможно никому.
И были — конечно, были — в Германии те, кто ясно и отчетливо понимал, к чему всё это приведет — и был бессилен что-нибудь сделать. Мне всегда жальче всех было именно их — не те народы, на которые Германия напала, а тех немцев, которые, не разделяя безумия толпы, вынуждены были среди него, этого безумия, жить — и разделить судьбу безумных.
*обустраиваясь* А что, здесь, во внутренней эмиграции, вполне даже и ничего. И это радует! Потому что устраиваться тут нужно, судя по всему, всерьез и надолго.
Опять же если вспомнить, какие люди в ней, во внутренней, проживали! Один Висенте Алейксандре чего стоит. Всего стоит.
Тот, кто скажет — серая ты, ошибется: серые — камень и птица, пепел, чьи-то глаза. Ты никакого цвета. Блаженная, обещаешь конец моим бесконечностям — памяти и тоске.
Лучше всего быть с тобою. Нежным ковром укроешь землю и воду, пламя тихо погасишь, воздух легкой рукой соберешь. Лучше всего плыть с тобою: ты не меняешь русло, ты не манишь надеждой, ты никогда не лжешь.