Я, конечно, всё последнее время умом понимала, что такая запись у меня может появиться совсем скоро. Но если б это понимание хоть немножко смягчало удар.
читать дальше5 июня 1898 года ...и прежде, чем мать, услышав: "Мальчик!", успела первенца по имени назвать, шептали это имя соседи-тополя, и птицы в небе, и розы в патио, и тысячи безвестных ручьев, бегущих с гор. Все было полно журчаньем, шелестом, и лепетом, и плеском... А мать лишь повторила — "Федерико".
5 июня 1978 года То дерево, застыв вполоборота, чего оно так ждет? Чему так жадно внимает ветер? Что за нетерпенье морщинит гладь реки, и почему вдруг птицы замолчали — так, как будто за собственными трелями они боятся что-то пропустить?.. Возможно ль? Но если не тебя — кого еще они так могут ждать — вода, и ветер, и эти тополя, и эти птицы?
*сконфуженно* Ну и что, ну и что. Судя по названию второй части этого... диптиха, этой... эээ... сюиты возврата,))) мне еще и пятнадцати не было.
учитель и ученик Это очень хороший ученик, упертый. Он как Тру. А Тру это торжество мысли над скромными возможностями. Значит, и у ученика однажды получится
Педагогический Тру воспитывает настоящих художников! Именно так в моем представлении должен выглядеть Настоящий Художник. Я уж не говорю про Настоящего Учителя.
Он считал Л. лучшим поэтом на свете, стихи его знал превосходно, но о своих с ним отношениях молчал наглухо всю свою долгую жизнь. Не рассказал даже Луису Росалесу, с которым дружил.
Aquel rubio de Albacete воевал на русском фронте, в Голубой дивизии. Был тяжело ранен в бою на реке Ловать. Посмотрела я эту речку, протекает она по Псковской и Новгородской областям. Ну да, как раз те самые места, где la División Azul сражалась. На Ловати стоят Великие Луки. Может, мальчик там ранен был? Там мясорубка была еще та. "Я снова пойду за Великие Луки, чтоб снова мне крестные муки принять..."
Датировано 18-м июля. Утверждают, что последнее; но Гибсон говорит, что нельзя быть на сто процентов в этом уверенным. Ну, последнее-то, в любом случае, — "Te ruego, papá, que a este señor le entregues..." Хотя это, конечно, нельзя считать полноценным письмом — так, записка. Ну что ж, может быть, и последнее.
Утро началось с радостного смеха мужа, смотрящего новостной сюжет про ЕГЭ. "Первыми, по традиции, — сообщил из телевизора диктор, — задания получили школьники на Дальнем Востоке..."
В пушкинских "Подражаниях Корану" некий восточный владыка вздумал соперничать с господом богом:
С тобою древле, о всесильный, Могучий состязаться мнил, Безумной гордостью обильный; Но ты, господь, его смирил. Ты рек: я миру жизнь дарую, Я смертью землю наказую, На всё подъята длань моя. Я также, рек он, жизнь дарую, И также смертью наказую: С тобою, боже, равен я. Но смолкла похвальба порока От слова гнева твоего: Подъемлю солнце я с востока; С заката подыми его!
Ха. Слабак этот восточный властелин. Сла-бак. То ли дело мы, русские. У нас то, что день начинается на востоке — всего лишь традиция, не более того. А если, значит, захотим, запросто изменим мы это обстоятельство. И будет у нас тогда ЕГЭ начинаться в Калининграде.
Чуть больше месяца назад, 24 апреля, исполнилось 50 лет со дня смерти Эмилио Прадоса (1899, Малага — 1962, Мехико). Я пропустила эту дату, и это как-то очень показательно, что я ее пропустила. Не могу сейчас вспомнить, кто (Гильен? Альберти?) сказал: "...Эмилио Прадос, такой скромный, что все как-то и забывали, что он и сам прекрасный поэт". Ну то есть воспринимали его исключительно как издателя.
Я часто вспоминаю о нем — и его стихи часто вспоминаю. Но вот дату всё-таки пропустила.
Вот одно из немногих переведенных на русский его стихотворений: Мои тополя из детства, моя болевая веха! Быть может, ваш новый ветер, быть может, былое эхо берет меня вновь за горло, сливая исток и устье, и падают в душу капли тяжелой и острой грустью. Такая тоска, что небо опять холоднее смерти, и капают слезы в сердце, как плач колокольной меди… (Перевод Сергея Гончаренко)
Cuando era primavera en España: frente al mar, los espejos rompían sus barandillas y el jazmín agrandaba su diminuta estrella, hasta cumplir el límite de su aroma en la noche.
Cuando era primavera.
Cuando era primavera en España: junto a la orilla de los ríos, las grandes mariposas de la luna fecundaban los cuerpos desnudos de las muchachas y los nardos crecían silencios dentro del corazón hasta taparnos la garganta. Cuando era primavera.
Cuando era primavera en España: todas las playas convergían en un anillo y el mar sonaba entonces, como el ojo de un pez sobre la arena, frente a un cielo más limpio que la paz de una nave, sin viento, en su pupila. Cuando era primavera.
Cuando era primavera en España: los olivos temblaban adormecidos bajo la sangre azul del día, mientras que el sol rodaba desde la piel tan limpia de los toros, al terrón en barbecho recién movido por la lengua caliente de la azada Cuando era primavera.
Cuando era primavera en España: los cerezos en flor se clavaban de un golpe contra el sueño y los labios crecían como la espuma en celo de una aurora, hasta dejarse nuestro cuerpo a su espalda, igual que el agua humilde de un arroyo que empieza. Cuando era primavera.
Cuando era primavera en España: todos los hombres olvidaban su muerte y se tendían confiados, juntos, sobre la tierra hasta olvidarse el tiempo y el corazón tan débil por el que ardían. Cuando era primavera.
Cuando era primavera en España: yo buscaba en el cielo. yo buscaba las huellas tan antiguas de mis primeras lágrimas y todas las estrellas levantaban mi cuerpo siempre tendido en una misma arena, al igual que el perfume, tan lento, nocturno, de las magnolias. Cuando era primavera.
Pero, ¡ay!, tan sólo cuando era primavera en España. Solamente en España, antes, cuando era primavera.
Даже уж судя по тому, о чем упоминают в этой коротенькой информации, в этой книжке ерунды и чепухи не менее, чем в предыдущей. Если не более: одно si robó su cadáver чего стоит... Ну да ладно, тут надо поступать так же, как и в прошлый раз (вернее, во все прошлые разы): отделять мух от котлет — настоящие свидетельства, документы, воспоминания современников от полета авторской фантазии. Пусть летает, бог с ней...))
Необыкновенно забавно наблюдать за яростно спорящими друг с другом представителями двух авраамических религий. Немедленно вспоминается из Шендеровича про тутси, которые режут хуту, —
...И сразу заинтересовал Альбасете.)) Раньше я знала о нем только то, что там делали знаменитые ножи. Нож альбасетской работы засеребрился блесною... А теперь, конечно, стало интересно: что за город? как он выглядит? Попробовала найти.
Милый город.) Навсегда с ним соединилось то самое весеннее ощущение праздника от той любви, такой молодой, такой живой — и благодаря стихотворению теперь уже вечной.
Всю неделю периодически ловила себя на том, что как та анекдотная девочка в каске: хожу и улыбаюсь. Из-за нового пленительного маленького стиха, да еще и в рукописи; из-за нового мальчика — aquel rubio de Albacete (хороший! народные поделки собирал!)... Все это как-то смешивается с изо всех сил поющими за окнами соловьями, бурной сиренью, первыми ландышами и прочими майскими цветочиками — и получается счастье.
Сижу и отсматриваю по кадрам — там, где покрупнее планы толпы и можно разглядеть лица. Вот сижу и старательно, стараательно... Удивительного идиотизма занятие.
Чем более кипят чистопрудные страсти, тем далее я чувствую себя от всего этого. Зная себя, меня это не удивляет. (Подъезжая к станции, у него слетела шляпа.)